До того, как все это началось, я без малого 15 лет работал водителем "скорой" и жил жизнью нормального луганчанина – учеба, семья, работа. Успев окончить Далевский университет, а затем и магистратуру университета Шевченко, я так и не смог найти работу более интересную и увлекательную, чем на "скорой".

На момент начала майдана для поддержания порядка в Киеве был отправлен и луганский отряд "Беркута". Среди ребят были раненые, и в любом случае этих парней необходимо было каким-то образом вывезти в Луганск.

Мне много раз приходилось водителем "скорой" ездить в дальние командировки, включая Киев. Мы все понимали степень опасности, но вопрос ехать или не ехать не стоял – сели и выдвинулись тремя машинами.

Уже на въезде в Полтаву мы уперлись в длинную очередь – блокпост. Когда дошла очередь до нас, то человек в маске открыл дверь салона, заглянул под ноги медикам и разрешил проехать. Дойдя с подобными проверками до Киева, оставили две машины с экипажами на въезде, а мы должны были забрать своих "беркутят" и вывезти их из города.

Около часа я пробирался через множество блокпостов к госпиталю. По ходу выяснилось, что раненых уже не четверо, а двое: никто не знал, сами они уехали или умерли.

Когда мы забрали первого раненого, им оказался молодой парень с пулевым ранением легкого. Весь утыканный дренажными трубками и капельницами, с большим трудом он встал с каталки и с нашей помощью пересел на кресло фельдшера. В силу особенностей ранения, лежать он не мог, только сидеть. Второго мы забрали тем же порядком из рядом расположенной больницы. Он был приблизительно того же возраста – около тридцати лет. У парня было пулевое ранение с раздробленной бедренной костью. Врачи надели на него аппарат Илизарова и в таком виде отдали бойца нам.

Мы предусмотрительно выкинули грязную и окровавленную форму омоновцев в мусор и, возможно, именно благодаря этому успешно прошли через все украинские блокпосты, доставив наших "беркутят" в Луганскую областную больницу.

Обстановка на Донбассе накалялась – охвачен огнем Славянск, да и в Луганске становилось все жарче: ополчение отбивало объекты один за другим – здание СБУ, военкоматы, воинские части. Камнем преткновения стала Луганская погранзастава. Бой за нее продолжался не одни сутки, и потери были с обеих сторон.

Все это время над городом летали боевые самолеты. Мы толком не понимали смысла и цели этих полетов, пока 2 июня 2014 года один из них не нанес БШУ (бомбоштурмовой удар) по Луганской областной администрации.

Это был мой выходной. Утром я сменился и уехал к матери в Малую Вергунку. Услышав грохот разрывов и узнав от прохожих, что произошло, я приехал к себе на подстанцию скорой помощи. К этому времени задействованные после авианалета машины уже вернулись. Я только увидел, как их моют. Санитарки, вынув носилки, смывали кровь с них и из машин, кругом по асфальту двора текли бордовые ручейки, лежали сгустки крови. Когда одна машина приходит с такого вызова, никто не обращал внимания, но когда все машины были так уделаны… Я просто поверить не мог, что Украина могла такое сотворить.

Потом как-то незаметно к летающим уродам присоединились артиллерийские и минометные расчеты, стало совсем "жарко". Мины и снаряды прилетали куда угодно, каких-либо приоритетов при выборе цели явно не было.

Наша реанимация регулярно выезжала к месту событий, чтобы забрать раненых. Их было много. Больницы Луганска были забиты ранеными, а морги - убитыми. Большинство медиков впервые столкнулись с таким количеством огнестрельных и осколочных ранений, учились по ходу дела, других вариантов не было. Особо тяжелым оказывали первую помощь в Луганске, потом везли в Ростов, остальных оставляли в наших стационарах.

Был период, когда количество жертв росло буквально ежечасно, и пребывание в Луганске становилось все более похоже на русскую рулетку. Казалось, что твоя смерть – это лишь вопрос времени.

Из города массово выезжали беженцы. Перепуганный народ бежал, бросая дома, квартиры и все, что было в них, порой включая домашних животных, а иногда даже лежачих стариков. Кто-то опасался за детей, у кого-то просто сдавали нервы. Ведь, например, выбитые взрывной волной окна – это даже легким испугом в те дни не считалось.

Пришло время, когда "скорая" стала особенно востребована. Практически каждый вызов был на осколочное или огнестрельное ранение.

 

Чаще всего это была констатация смерти, но и оказывать помощь приходилось довольно часто. От всего штата осталось процентов 10-15, но всю войну Луганская скорая помощь работала непрерывно. Из-за недостатка кадров бригады стали формировать из одного медика и двух водителей. Один водитель был за рулем, другой выполнял функции санитара. Таким образом, получалось подобие полноценной бригады. Постепенно, с каждым вызовом, приходил опыт оказания помощи при ранениях. Эти два месяца войны обучили меня больше, чем предыдущие 14 лет.

Почти все, кто в то время работал, жили прямо на подстанции: работали сутки через сутки, и не было смысла ездить домой – находиться там также опасно, а тут хоть не в одиночестве. За всю войну на "скорой" было несколько раненых. Много машин получили пробоины от осколков. Чтоб хоть как-то нас обезопасить, выдали бронежилеты, но гражданские, не привыкшие к такой ноше люди, единожды надев его, больше не надевали – тут и без брони работа физически тяжелая.

Как-то ехали мы вдвоем с фельдшером по Оборонной к 9-й городской больнице. Только проехали стадион "Авангард", как в него стали прилетать мины. Но это было только начало: минометчики вошли во вкус и утюжили район минут двадцать из нескольких минометов. Множество мин ложились на сам стадион и по цирку.

От "Авангарда" тогда уходили автобусы с беженцами на Изварино – там всегда толпилось множество людей. Возможно, это и была цель минометчиков. Я не думал, что обстрел может так затянуться, это было необычно. Обратный путь от 9-й городской больницы на первую подстанцию я проложил по параллельной улице Челюскинцев. Неизвестно, что было лучше – подождать окончание "банкета" или рвануть вперед и на скорости проскочить место возможного поражения. Я поехал. "Авангард" был окутан дымом и пылью, Ярмарочная площадь не просматривалась. Но разрывы были все ближе и ближе. Я затормозил, и, убедившись в том, что на перекрестке никого нет, сдал назад, под прикрытием пятиэтажки набрал скорость и на полном ходу проскочил опасную зону.

Моя фельдшер, при таких маневрах, что называется, летала по салону, но не говорила ни слова. В момент, когда я начал разгон, справа за этой самой пятиэтажкой раздался очередной взрыв, волной вынесло перед нами какой-то мусор и листья, но перекресток мы все же проскочили.

По разбитой в хлам Херсонской наш "Пыж" (Peugeot Boxer) мчался 150 км в час. Ногу с педали я убрал тогда, когда доехали до храма на Городке.

Несмотря на постоянные артобстрелы, работали мы, что называется, до последнего. Я уже не помню маршрута движения в тот день, но случилось это на улице Руднева – промышленная зона, по обеим сторонам дороги - заводы, базы, фабрики.

Я увидел стоящую по центру дороги "Волгу". Наличие машин на улице уже успело стать чем-то необычным. Подъехав ближе, я понял, почему она стоит. Слева от нее, метрах в четырех, на уровне переднего колеса была воронка от мины, машина имела множественные пробоины от осколков. Я остановился и вышел из машины – со своего водительского места я видел лишь нижнюю часть тела водителя.

 

Помощь была не нужна, помимо множественных отверстий в теле, у него практически отсутствовала голова. Все, что от нее осталось, - это фрагмент уха и часть нижней челюсти. Спортивные штаны и майка этого парня говорили о том, что к ополчению он не имеет никакого отношения. Просто ему крайне не повезло оказаться в это время в этом месте. Он оказался одним из тысяч жертв среди мирного населения.

К сентябрю город опустел. На улицах не было ни людей, ни машин, и даже птицы куда-то исчезли. Дорога от седьмой больницы до областной, а это путь практически через весь город, занимала три-четыре минуты – сказывалось отсутствие машин и светофоров. По Оборонной скорость порой доходила до 160, опасаться нужно было только новых воронок в асфальте и оборванных, свисающих на проезжую часть, перебитых осколками троллейбусных и трамвайных кабелей.

Все это время ВСУ утюжили Юбилейный с особым рвением, не оставляя мирным никаких шансов на выживание. В тот день мы въезжали в этот поселок под грохот разрывов, в небо поднимались дым и пыль, на дороге в местах разрывов – горы зеленых листьев и изуродованные деревья. У подъезда нас встречала фельдшер амбулатории пятой подстанции. Мы с реанимационной бригадой быстро забежали в помещение, там на кушетке лежал мужчина, осколок снес ему часть бедренных и ягодичных мышц. Отрезанные куски держались на уцелевшем с одной стороны срезе кожи. Мы его перевязали, быстро погрузили и поехали.\

Через пару минут машина вышла на трассу и быстро набрала привычные 150 км. Мы были уже в относительной безопасности, но тут нас запросили по радио. Оказалось, что только что на эту же пятую подстанцию опять кого-то принесли. Разворачиваюсь и еду обратно. Второй пациент был полегче. Его, уже забинтованного, вывели на улицу. Я развернулся и подъехал боковой дверью прямо к нему. Два фельдшера помогли ему зайти в машину – и я снова жму на педаль.

Мы пробыли на Юбилейном очень недолго, не более пяти минут, но ведь там работала фельдшер амбулатории. Она была на сутках. Женщина вела себя достойно там, где многие мужики от страха в подвале с пола не поднимались.

Очередной раз, когда мне довелось работать с реанимационной бригадой, я выполнял функции второго фельдшера или санитара.

Мы остановились возле подъезда пятиэтажной "хрущевки". Пейзаж не меняется – кругом все то же битое стекло, обломки и листья на земле. Подъезд открыт, по обломкам и стеклу мы поднялись на третий этаж. Там бабуля двери открывает, говорит, мол, деду плохо. Мы проходим, стекло в спальне разбито, на кровати сидит дед, худой такой, в трусах и в майке, спиной к нам и вокруг него в крови все.

 

Подошли, глянули, а ему осколок прилетел в рот и застрял в основании черепа. Но это ясно, деду уже все равно, но бабку жалко было до слез. Она никак не могла понять, что деда больше нет. Не знаю, как описать… Ее поведение было таким по-детски наивным, каким-то неправильным что ли. Мы стояли и молча наблюдали за ней. Тут опять минометы навалили, мы оставили бабку наедине со своим горем, так как ехать она, естественно, отказалась, и отправились на какой-то другой вызов. Да и тот был похожим. В тот день из пяти вызовов помощь была оказана только на одном месте. В остальных случаях смерть констатировали до нашего приезда.

Например, приехали на вызов, нас встречают люди какие-то, как оказалось, соседи. Заходим во двор, кругом груши валяются, большие такие, красивые, ну и все те же листья зловещие. Захожу в дом, а крыши в доме нет, скорее всего, это была кухня. Куски потолка и шифера горой возвышаются посередине комнаты. Присматриваюсь и сквозь толстый слой пыли постепенно начинаю видеть фрагменты чьего-то тела, точнее, какие-то внутренности, и начинаю понимать, что это собака. Кричу соседям, мол, что это собака, не человек.

 

Но они в ответ кричат, что там должны быть и люди. Моя бригада просит продолжать поиск, я лезу по пыльным обломками дальше, выбрасывая куски разбитой мебели, и обнаруживаю руку, лежащую на полу. Рука была маленькая, может женская или подростка, остальное тело, как оказалось, лежало под почти метровым слоем обломков. Я попытался прослушать пульс, но пульса не было, от первого же прикосновения было понятно – это труп. Я вышел из этого дома, почему-то поднял с земли пару пыльных груш и молча сел в машину.

В те дни поддержка России была неоценима. Те, кто не выехал из города, питались и одевались из гуманитарных конвоев. Из России возили даже воду. Работая на "скорой", я трижды получал комплекты продовольствия.