Нам жить сто лет, а не дотянуться, не дорасти до вас никогда - герои Четырнадцатого года. Никогда не стать этой Легендой Всё - дым.
Я никогда не писал эту книгу. Это они - бойцы Новороссии, все эти годы являлись за мною в Россию, поднимая меня по ночам. Являлись за мной даже мертвыми - "Потому что, ты, обещал!"
Сапожник. Был ранен осколком мины в Аэропорту в январе Пятнадцатого года. Залечил свою руку, подался снова служить. Напился, подрался, закончил всю службу, вернулся в Россию, да снова запил. Закодировался, да опять подобрал код к замку. Весь в ранах еще с Чеченской, а вся работа: зимой - такси, а летом - караси. Эх, труд! - проклятие пьющего класса...
- Сапог, - звонит ему в Россию Орда. - Куда теперь-то?
- В Сирию собираюсь. Навык теряю! - переживает он, пулеметчик, что запускает профессию.
- Сапог, мертвым деньги-то не нужны... - напоминает старик.
- Так я по тылам, - крутится пулеметчик.
- Дурак - ты! И тыл где, не знаешь, - видел его он в бою.
Связист. Ушел в Луганскую Республику к казакам в бригаду "Призрак". Там стал командиром роты, в Пятнадцатом подорвался в БМП на фугасе, и месяц валялся в госпиталях. Прислал свое фото: страшный, с синим в кровоподтеках лицом, с обгоревшею кожей, чернобородый и весь, как мумия, забинтованный. Глянешь, и первая мысль: на четвереньках полз с того света.
- Что дальше-то, Связь?
- Работаю, - никогда ничего не расскажет.
- Казакуешь что ль?
- Та, да, - совсем по-донецки ответит Связист.
"Я или воюю. Или я пью!" ...Эх, Ива! Талантливый был бродяга!.. Напьется до горла, ружье на плечо, и - прощай, квашня, я гулять пошла. Блеснёт лишь с порога голубыми глазами:
- В моей смерти прошу винить водку, инопланетян и правительство...
И поминай, как звали.
- Куда ты, Ива? - может, успеешь вдогон.
- На Кудыкало, где Баба-Яга горе мыкала... - услышишь прощально.
- У вас водка есть? Вкусная! - начал Ива с главного вопроса разведки.
И весь вечер бойцы плавали там золотыми рыбками, пока не припомнили, зачем же приехали. Позвали кабатчика и приказали звать к ним врагов:
- Сами уже не пойдем. Давай их сюда!
Тот тоже пытался было отбиться, отговориться, а понял, что бесполезно, достал телефон, позвонил украинским военным. Те не поверили, что у них дома "сепары", но, ради случая, собрались, подались в кабак, ловить "москалей". Подъехали к заведению, встали на улице покурить, позвонили кабатчику, посмеяться над шуткой:
Кабатчик доложил Иве и Доку, что подан к столу "укроп", и ждет их на улице.
Вышел в своем маскхалате. А там - с автоматами. Человек семьдесят. Ива смотрит на них, а они смотрят на Иву. И все не могут поверить в реальность.
- Сейчас я вернусь. Оружие только возьму, - засобирался Ива обратно в кабак.
- Ну, иди, - опять из толпы.
Ива захлопнул двери, потопал к столу.
"Да, да..." - молча кивал за стойкой кабатчик. А Док почему-то сразу поверил, что кончились шутки:
- Где черный ход?!
- Выходили из окружения, подбили при отступлении, - озвучил Ива официальную версию. И покатил в госпиталь выздоравливать.
- Да, я его стрельнул по-пьянке, - чуть позже опроверг это Док.
В отряд Ива уже не вернулся - Орда обещал за эту историю засунуть его под топор. Из госпиталя Ива попал на "Семерку", стал там заместителем Сочи, после захвата "Семерки" подался в Луганск, потом в какое-то ЧВК, потом дальше за приключеньями, и так пропал для всех нас.
- Для меня больше нет такого бойца - Ивы. Он умер там, еще на Марьинке. При ранении в руку. Не говори мне о нем, - так и не простил ему за это Орда.
Док. Начал в Аэропорту, был на Веселом, участвовал в штурме Дебальцево. Потом пришел "Второй Минск", и стала тоска воевать. А мирно жить уже и невмочь. Док расстался с Республикой, записался в одно ЧВК, стал ждать отправки на юг.
В Чечню - по приказу, на Донбасс - по совести, а в Сирию - за деньгами: вот и вся жизнь.
- Деньги нормальные платят. Пока молодой, повоюю, - ленился он объяснять.
И вот съездил в Сирию, вернулся со своими копейками, быстро потратил, да снова туда.
- Тут не Донбасс! - по интернету слал он из желтых пустынь кадры Третьей Мировой.
И мы только присвистывали, глядя на Апокалипсис.
Прощай, Док. Прощай, Ватсон. Прощай, Рома Анищенко. Ты был добрый, и это главное, что осталось теперь вспоминать.
Шайтан.
- Ты про меня не пиши! Чем меньше людей будет знать, что я существую, тем дольше я проживу! - Вечно жужжал он над ухом, проведав про книгу.
- Это значит, что "ничего хорошего", - сразу угадывал он.
- И о мертвых правду, Шайтан! - знал я, что всё напишу.
Почти ни с кем не общается. Да, мы не в обиде, Шайтан. Мы помним тебя, и всё понимаем.
Орда. Прошагал Веселое и Дебальцево, хорошо послужил и потужил в армии двух Республик. Был у него Афган и Чечня, и Осетия, и вот на старости лет занесло на Донбасс.
- Называл казаков трусами и мародерами? - спросили у стенки.
- Еще как называл! - прямее стал у забора Орда. - Называл тварями и мерзавцами. Не хотели у меня идти в бой. Я им: "Вы - нечисть! Вы, же за свою землю воюете! Вперед!" - бесполезно! С позиций сбегали. Под Дебальцево рота Севера взбунтовалась в окопах, оставила передовую и двинулась в тыл. Я с Синим встал с пулеметами, и били им под ноги: "Назад!!! Туда! В окопы! Там - ваша Родина! Застрелю!!!" А они мне: "Два месяца там! Нам Север ни рубля не дал, нам жить не на что. Ты тоже пойми!"... На меня те доносы про "трусов" и "мародеров" не казаки писали. Казаки в бой шли нормально. А писала "нечисть" и "твари", что спрятались в казаках.
- Парня-то отпустите. Он не при чем, - кивнул старик на Урала.
- Покурите, пока добровольцев найдут...
Последний раз я видел Орду летом Шестнадцатого. Уже не в Армии, уже в тяжелом запое, в освобожденном им же Дебальцево.
- Ну, что... За Россию? - гляжу я на поднятый им стакан.
- Так, то ж не Россия, - сижу я напротив, сам в федеральном розыске в этой России. - Это же люди такие. Что прикрылись Россией.
- Орда, хватит уже, - забирает стаканы Зем.
- Слышь, Ангара, - встает из-за стола совсем тяжелый Орда. - Домой поедешь, Оби от меня поклонись. Мне с ней не свидеться.
...Через месяц я катил автостопом Донецк-Красноярск. Шофер растолкал меня на середине моста:
- Вон она, Обь! Чё хотел от неё?
- Царский поклон передать...
Урал - золотые руки войны. "Убийца танков" - назвал его кто-то однажды. Нажег на Весёлом украинской техники, развел таких же костров под Дебальцево. Гранатометчик, пулеметчик, минер... В душе ни капли страха, а для друзей последняя рубаха.
Война сожрала его изнутри, когда завершились бои. Запил, загрустил, собрался с Донбасса домой, по пьянке захватил с собой невесть какую жену. Потужил еще дома, да оттуда прямиком в ЧВК, дальше в Сирию - разжиться копейкой.
- Семью кормить нечем, - по чести сознался он нам.
Эх, Урал... Зачем тебе деньги, коль был ты сам чистое золото...
Зем начал одним из первых: Аэропорт, Саур-Могила - все самые трудные бои Четырнадцатого года. Из боев на госпитальную койку, да снова обратно. Дошел до Дебальцево, где под Логвиново вывел его из строя Урал: выстрелил перед ним из огнемета в "укропов". "У меня мозг в кашу!" - объяснился после на госпитальной кровати Зем, списанный со службы в утиль.
Летом Пятнадцатого сидим мы у Зема в Донецке, на крыльце летней веранды: я, он и Шайтан - уже без руки и без глаза, да один бывший "урка", уже в камуфляже - полиция Донецкой Республики.
Сам с Запорожья, оттуда ж пришел воевать за Республику. Перед уходом успел дома "коктейлем Молотова" сжечь "псовый" ("Правый Сектор") УАЗик. Другие "псы" в отместку украли ребенка - шестилетнего сына. Товарищи - "урки", смогли выкрасть обратно, вывезли тайно в Донецк.
А Зем женился в Донецке и летом того же года, родился у него сын. Здоровый и рослый, как он. А отец снова восстановился в Армии, послужил еще год, получил младшего лейтенанта.
- Теперь уже никогда, - показывает он шрамы от "Града", на которых в двадцать лет кончилась эта мечта.
"Молодой человек, может вам время комиссоваться и оформлять инвалидность?" - смотрели его и качали головами врачи в больнице Дебальцево.
- Не могу я уже. Воевать мог, а служить не могу. Что-то начнется - тогда и вернусь, - бросил он службу.
- Не вышел из тебя офицер?
- Не вышел, - развела Зема с мечтою жизнь. - И также в российской армии: не служат, а тужат? - еще не верит он жизни.
- Похлеще. Тяни лямку, пока не выкопают ямку...
Хакер. Было поколение "Пепси" и рок-эн-ролла, пришло поколение Интернета. Были у Хакера игровые приставки Дэнди и Сега, и прилипла зараза к рукам до самых восемнадцати лет, когда все ядерные процессоры подвинул военкомат.
Аэропорт, Дебальцево, Светлодарская дуга, промзона Авдеевки... - все затянувшиеся вехи этой войны. Окопы, землянки и раны, водка и конопля меняют любого, только не сумасшедшего. Хакер не изменился. Также в компьютере или в планшете бьет фараонов или пришельцев.
- Давай в кавалерию! Лошадь сама в генералы вывезет, - предложат ему.
Для Хакера ничего это не гибло. Потому что никогда не рождалось. Он пришел играть в "Новороссию" - невероятно реальную компьютерную игру нового поколения. Где вместо кнопок приставки жмут чаще на спуск гранатомета. И столько врагов пережег, перекалечил в этой игре...
Неужели еще рождаются такие люди?.. Японец! Почему ты не стал писателем?! Сколько людей ты воспитал бы на книгах! Где в каждом слове живет дух революции, где лает правду каждая уличная собака...
Настоящий Русский, чьи предки черкесы служили русским царям, деды воевали за Россию, а сам дрался за Новороссию. Настоящий Русский, кому не досталось России.
"Я всей душой с Россией! До конца. Ее конец - это мой конец. Что бы здесь ни было... Пусть она уйдет отсюда. Пусть оставит Донбасс.
А я в сердце останусь с ней! Я двадцать три года здесь приспосабливался без нее. И я больше не могу так жить! Не могу жить с их Украиной! Я - русский. У меня фамилия русская. А мои предки - черкесы. Они всю жизнь служили русским царям. У меня дед воевал за Россию! А я куда от него?! Да, как я приду на его могилу, с какими глазами, если останусь дома?.. Я в лес пойду, в поле волком жить буду в норе - но не уйду с русской земли! Я зубами "укропам" горла грызть буду! Я ненавижу их - "украинское"! Я ненавижу их!!!.. Я до конца за Россию!" - так и стоит он перед глазами, невысокий и простоватый, в черной казачьей папахе, на фронтовой полосе, где встретились мы осенью Четырнадцатого года.
Японец до последнего верил в эту войну. Потеряешь ты человека, вроде рядом вчера воевал, а нынче ни слуху, ни духу, спросишь о нем у Японца.
- У меня нет его номера. Я тех, кто ушел, убираю из своего телефона. Их больше нет для меня, - по-своему понимал он людей, уставших служить.
- Так и ты однажды кончишься для других, - знал я уже по Чеченской.