По этой причине я даю информацию о тех или иных события выборочно, по мере того, как они всплывают в памяти или когда я наталкиваюсь на соответствующие тексты в интернете. Вот, например, вчера дал очередную ссылку на масштаб так называемых сталинских репрессий (кавычки, на самом деле, нужно ставить для каждого из двух слов, поскольку далеко не всегда «сталинские» и подчас совершенно не «репрессии»). Но главный вопрос, на который я сегодня попытаюсь дать ответ: почему я вообще решил описать историю Сталина совершенно не в той осуждающей парадигме, которая была свойственна той среде советской научной интеллигенции, из которой я сам вышел.
Дело в том, что, по мере осмысления развития истории человечества, я все более и более склонялся к концепции «элиты» – «контрэлиты» – «антиэлиты». Собственно, особенно это понимание обострилось в период моего «вхождения во власть» и последующего из нее выхода. Дело в том, что раньше, еще при социализме, я явно относился к контрэлите, как и большая часть советской научной интеллигенции. При этом вела она себя крайне пассивно, что хорошо проявилось после 1991 года, когда она не смогла себя защитить и даже выдвинуть какое-то более или менее значимое количество людей в новую российскую элиту. Но выход в «элиту» (точнее, попытка такого выхода) и уход обратно в «контрэлиту» дал мне колоссальный объем информации о взаимодействии этих групп и в том числе, о понимании роли «антиэлиты».
Напомню, что «элита» в нашем понимании – это те, кто не только является бенефициаром существующей общественно-политической ситуации, но и имеет отношение к принятию системных решений. «Контрэлита» – это те, кто считает, что общественно-политическая ситуация не является оптимальной и требует серьезных реформ. Ну а «антиэлита» – это те, кто считает, что существующая система не просто не отражает интересов общества, но и принципиально нереформируема и нуждается в категорическом сломе с ликвидацией действующих элит (чаще всего говорится именно об элитной принадлежности, а не о физическом существовании, но на практике разделить «ликвидацию как класс» и ликвидацию физическую получается далеко не всегда). Дальше в описании этих групп я кавычки ставить не буду.
Для примера можно привести яркий пример современной антиэлиты — это ИГИЛ. Для него нет вопроса о том, что делать с представителями альтернативных групп, они должны быть физически ликвидированы. «Весь мир насилья мы разрушим, До основания, а затем…» А затем будет потом, вначале нужно этот мир разрушить, в противном случае достигнуть справедливости просто невозможно. Вспомните отдельных представителей российского революционного движения XIX века, с которых Достоевский «Бесов» писал. Соответственно, договориться с ИГИЛ нельзя, его представители готовы соглашаться на любые условия, которые дают им возможность существовать дальше, а затем они игнорируют все договоренности, поскольку договариваться с теми, для кого нет места в этом мире, с их точки зрения, бессмысленно.
Аналогичная антиэлитная группа существовала и во второй половине XIX века и назывались они коммунистами. Те, кто пытался несколько смягчить базовые позиции коммунизма (то есть разрушать «мир насилья» не целиком, а только частично) назывались оппортунистами и из соответствующей среды изгонялись. Так вот, в 1917–20 гг. в результате Октябрьской революции и Гражданской войны (именно так, без войны они бы у власти не удержались) эта группа пришла к власти в бывшей Российской империи.
Разумеется, все было сложнее, в советской элите было много людей, которые коммунистами никогда не были и к логике «до основания, а затем…» они относились крайне острожно, однако роль коммунистов, особенно, в рамках идеологии, была очень высока (сравни с агрессивными националистами современной Украины, которые, не представляя собой сколько-нибудь серьезное большинство, тем не менее определяют идеологический дискурс).
Как следствие, модель управления социумом в РСФСР, а затем, с 1922 года, СССР, была достаточно кровавой и жесткой. И невооруженным взглядом видно, как за примерно 15 лет эта группа мировой антиэлиты (в СССР она, как понятно, стала частью элиты) была постепенно ликвидирована, частично физически, а частично вычеркнута из реальной жизни страны.
Можно сколько угодно рассказывать о кровавых выходках Розалии Землячки и Бела Куна в Крыму, но нельзя не отметить, что их роль в жизни страны после середины 30-х годов была нивелирована (при этом Землячку сразу включили в пантеон героев революции, а Куна сначала расстреляли, но могло быть и наоборот, как, собственно, с Куном и произошло чуть позже). И результат этот, кто бы что ни говорил, связан с деятельностью Сталина.
С точки зрения теории власти (читай «Лестницу в небо»), для решения такой задачи Сталин должен был не противостоять машине антиэлитного разрушения (в одиночку это невозможно), а возглавить ее, а затем разрушить изнутри, используя оппозицию к антиэлитной позиции классических коммунистов. Кстати, отсюда и все истории о связи соратников Ленина с разными мировыми олигархами — вон, в ИГИЛ тоже практически все были агентами ЦРУ. И что, ЦРУ это помогает с ИГИЛ бороться? Представители антиэлиты всегда идут на такие контакты, это для них дополнительная защита.
Так вот, рассматривая деятельность Сталина с точки зрения описанной выше позиции, понимаешь, что роль его в нашей истории ("нашей" - это всего человечества, поскольку ИГИЛ вне границ конкретных государств) крайне позитивна и гуманистична. С точки зрения общества, разумеется. А вот с точки зрения той части советской элиты, которая стала жертвой, как коммунистов (с которыми так просто ассоциировать Сталина), так и самого Сталина, с его крайне жестким отношением к той части элиты, которая не признавала своей ответственности перед обществом, его роль совсем другая.
Я вовсе не призываю принимать мою позицию на веру — но попробуйте проинтерпретировать свои знания о Сталине с точки зрения описанной модели. И увидите, что она отлично объясняет очень многие позиции. В том числе и то, что Сталин верил в Бога. Потому что иначе объяснить его переход с позиции коммунистического боевика (довольно естественная позиция для нищего крестьянина, для которого вопрос о справедливости был не совсем бессмысленным) на позиции жесткого национального лидера (считай, императора) достаточно сложно.