Возможно то, что произошло со мной лично 9 мая на Аллее Славы в Одессе, было одним из важнейших событий в моей жизни… Но об этом чуть позже.
Я думаю, не стоит писать о том, как живёт обычный человек вна Украине. Я имею, прежде всего, в виду духовную (душевную) жизнь — Чем мы живем, а уже потом — Как… А, может, и стоит, потому что из разговоров на Facebook я поняла, что большинство людей из других стран, в том числе даже из самой родной — России, не понимают и не представляют этого.
Вся неделя, да что там неделя, весь месяц по настроению были ужасны. Вначале ожидание 2 мая, потом переживание его от начала и до конца. Потом ожидание 9 мая. Было плохо с сердцем, нагнетались ужасы, и я решила: нет, не пойду. Не хочу, чтобы обыскивали сумочку. И вообще видеть их не хочу. Да у меня там сердце разорвётся от ужаса, злости и беспомощности…
И утром 9 мне звонили с Аллеи, а я говорила: нет. И рыдала. И, казалось, конца и края этим рыданиям по загубленной стране и жизни не будет. Я представляла, какое количество людей живут в состоянии постоянной депрессии и с мыслями о нежелании жить. Мы — чужие, и нас выталкивают. Выталкивают агрессивно и злобно. Мы второй год живём в фантастическом триллере и ничего поделать не можем.
Глупый молодняк ещё ничего не понимает — что страны нет, законов нет, работы, самое главное, нет, и надо отсюда бежать. Но куда и с чем? Ведь у 90% денег нет ни на что. Даже на похороны.
Территория 404. Несуществующая в реале страна. Концлагерь, в котором есть бараки, похлёбка и проволока. Будущего нет.
…Вот такие примерно были у меня мысли в это утро. А потом что–то случилось в голове или слёзы закончились, мне бешено захотелось оказаться среди людей — одесситов и я помчалась на Аллею Славы. Цветов по дороге уже нигде не было, и я схватила у бабушки два последних букетика ландышей. Было уже часа два дня, но люди всё шли и шли. Я шла вместе с ними, и это неторопливое шествие вселяло в меня странную радость — что мы есть, мы вместе.
Лица у всех были хорошие. Старики, люди средних лет, дети… Сопричастность и сопереживание добрых чувств — вот что делает из нас людей. Хотелось всех обнимать и со всеми здороваться. Ведь, по большому счёту, Одесса — маленький город, и мы все хоть раз в жизни, но где–то пересекались: на Потёмкинской, на Тещином мосту, на Новом, на Привозе, на Староконном, в оперном, на Дерибасовской…
И мы все шли и шли и положили цветы, а расходиться всё равно не хотелось. Ощущение было, будто встретились родные и близкие, давно не видевшие друг друга люди. И будто бы это и не Аллея Славы, а огромный одесский двор, любимый до невозможности.
Вот так я ходила там, толкалась взад–вперёд, здоровалась, обнималась. Посидела на парапете, послушала разговоры одесских тётушек. Походила по травке. Посмотрела на мальчиков в тёмно–синей полицейской форме и военной. Вот в лица им почему-то не хотелось смотреть. А было их много, и были они чужими здесь. Правда, наверно, всё–таки они охраняли нас от кого–то…. Не знаю.
Пришло несколько, человек десять, с жёлто–голубыми флагами и стали кричать «Слава Украине!» — толпа кричала в ответ «Одесса — город–герой!» и перекрикивала их, и радовалась этому — нас было больше…
А потом я шла обратно. Люди — навстречу, а я — обратно.
И вдруг на углу случилась эта встреча. Там полиция остановила молодого парня с красным знаменем. Я сразу обратила внимание на его лицо — хорошее лицо хорошего человека. На серо–голубые глаза и твёрдый взгляд. Парень был в пилотке со звёздочкой и нёс в руках красное знамя. Полицейский чин объяснял ему, что со знаменем нельзя.
— Это знамя моего дедушки, — настаивал парень.
— Нет. Нельзя.
Ситуация казалась безвыходной: уходить со знаменем? Или?
Я не знаю, как у меня это произошло и почему. Мгновенно. Реакция тележурналиста? Дедушкины гены? Или просто мой дедушка — контрразведчик и кавалер ордена Ленина, наблюдая всё это с ближайшего облака, подтолкнул меня…
— Давайте я тут постою, подержу знамя, а вы идите.
Парень посмотрел на меня и поверил. И вручил знамя. А я осталась стоять на газоне рядом с полицейскими, сжимая в руках флагшток. Знамя было большое. Старое. Из какой–то ненынешней ткани: тонкая шерсть, сатин? Оно видало виды. Оно было в дырах — следы от пуль? Я трогала его, и сквозь меня перетекало Время.
Я развернула его во всю длину. Я вдруг стала маленькой достопримечательностью. Толпа тормозила рядом со мной. Люди останавливались, показывали большой палец, жали руку. Говорили: Вы молодец! Просили сфотографироваться на фоне. Получался маленький флешмоб. Это продолжалось минут пятнадцать. Потом до полицейских что–то дошло.
Ко мне подошёл чин и попросил представиться. Потом тихо стал объяснять, что нельзя знамя показывать, что не должно оно тут находиться, что «счас придут люди с другими знамёнами и чёрти–что начнется». Я ж должна понимать?
— Пожалуйста, сверните его и спрячьте — хоть в сумочку.
— Так оно ж в сумочку не поместится. А древко? Куда его девать?
Короче, я обернула полотнище туго и стояла, как Мальчиш-Кибальчиш на страже, крепко держась за древко. И у меня было ощущение, ей–Богу, что вместе со мной его крепко сжимает множество других, невидимых и сильных рук.
Парень вернулся, я передала ему Знамя, мы попрощались. А потом я целый день, до самого вечера, улыбалась, вспоминая этот момент и шершавую ткань знамени. И понимала, что микроскопический кусочек ИХ героизма и ИХ победы я держала сегодня в руках.
И это ощущение не зря пролитой крови и Великой Победы останется со мной на всю оставшуюся жизнь…
