Здесь же хочу поместить несколько фрагментов, посвященных Западной Украине. С этим краем у митрополита Евлогия связано 20 лет жизни. В 1897–1902 годах он был ректором семинарии в г. Холм (не тот, что в Новгородской области, а тот, который сейчас принадлежит Польше и по-польски называется Хелм), затем холмским епископом, позже архиепископом Волынским. Об этих местах и их жителях митрополит Евлогий отзывается с большой любовью. Однако и на их недостатки глаза не закрывает. Учитывая и трудную судьбу жителей этих мест, естественно.
Итак, вначале об истории:
Холмщина примыкала к этнографической польской границе. Население ее были малороссы. По мере расширения пределов Польского королевства усиливалась и полонизация Холмского края. Одним из могущественных факторов польской национальной политики была католическая Церковь. В XVII веке помещичьи и дворянские фамилии из-за государственных выгод переходили в католичество (Шептицкие, Пузины, Потоцкие, Четвертинские и др.). Верными православию оставались лишь «хлоп да поп».
... два века гнета не прошли бесследно для народной души. Гонение на веру и крепостное право (панщина), которое проявлялось в формах более жестоких, нежели в Великороссии, превратили народ в забитого раба, который ломает шапку перед каждым паном, унижается, готов целовать ему руки…
При воссоединении допущено было много ошибок. Не посчитались с народной душой. Вмешалась администрация: губернаторы, полиция… стали народ загонять в православие. Многие приходы переходили фиктивно; появились так называемые «упорствующие» - лишь на бумаге православные люди, а по существу те же униаты. В условиях фиктивного воссоединения с Православной Церковью они лишь дичали, тянулись к католическому зарубежью, а с местными православными духовными властями ладили путем хитрых уловок. Иногда из Галиции перебегали к ним униатские священники и тайно, по ночам, их «окормляли».
Религиозная и народная жизнь Холмщины была сложная. В ней скрещивались и переплетались разнородные религиозные течения, воздействия разных культурных наслоений, обусловленные всем историческим прошлым этого края: Русь и православие - как исторический фундамент; Польша и католичество в виде унии - как дальнейшее наслоение, заглушавшее первоначальную стихию народной жизни и изломавшее душу народа, его язык, быт и весь уклад. Население Холмщины - прекрасный народ, с сильным религиозным чувством, но, как я уже сказал, с изломанной душой: сначала (в XVI–XVII вв.) насильно загоняли его в унию, потом в 1875 году он возвратился к старому прадедовскому православию.
... униаты исковеркали наше богослужение и обряды настолько, что еще десяток-другой лет - и от их первоначальных форм не осталось бы и следа. Правительство в лице графа Милютина и князя Черкасского вовремя спохватилось. Но нужна была широкая терпимость, отличающая важное от второстепенного, дабы понапрасну не возникало серьезных конфликтов. Примером подобного рода столкновений может служить распря из-за направления крестных ходов: православные из униатов ходили слева направо («посолонь»), а наши - справа налево; обе волны сталкивались, - дело доходило до жестоких схваток, до драк крестами…
... два века гнета не прошли бесследно для народной души. Гонение на веру и крепостное право (панщина), которое проявлялось в формах более жестоких, нежели в Великороссии, превратили народ в забитого раба, который ломает шапку перед каждым паном, унижается, готов целовать ему руки…
При воссоединении допущено было много ошибок. Не посчитались с народной душой. Вмешалась администрация: губернаторы, полиция… стали народ загонять в православие. Многие приходы переходили фиктивно; появились так называемые «упорствующие» - лишь на бумаге православные люди, а по существу те же униаты. В условиях фиктивного воссоединения с Православной Церковью они лишь дичали, тянулись к католическому зарубежью, а с местными православными духовными властями ладили путем хитрых уловок. Иногда из Галиции перебегали к ним униатские священники и тайно, по ночам, их «окормляли».
Религиозная и народная жизнь Холмщины была сложная. В ней скрещивались и переплетались разнородные религиозные течения, воздействия разных культурных наслоений, обусловленные всем историческим прошлым этого края: Русь и православие - как исторический фундамент; Польша и католичество в виде унии - как дальнейшее наслоение, заглушавшее первоначальную стихию народной жизни и изломавшее душу народа, его язык, быт и весь уклад. Население Холмщины - прекрасный народ, с сильным религиозным чувством, но, как я уже сказал, с изломанной душой: сначала (в XVI–XVII вв.) насильно загоняли его в унию, потом в 1875 году он возвратился к старому прадедовскому православию.
... униаты исковеркали наше богослужение и обряды настолько, что еще десяток-другой лет - и от их первоначальных форм не осталось бы и следа. Правительство в лице графа Милютина и князя Черкасского вовремя спохватилось. Но нужна была широкая терпимость, отличающая важное от второстепенного, дабы понапрасну не возникало серьезных конфликтов. Примером подобного рода столкновений может служить распря из-за направления крестных ходов: православные из униатов ходили слева направо («посолонь»), а наши - справа налево; обе волны сталкивались, - дело доходило до жестоких схваток, до драк крестами…
Теперь - из личных впечатлений митрополита Евлогия:
С первой встречи, в день приезда, я заметил, что семинаристы внешне не похожи на наших, великорусских. Подобранные, причесанные, чисто, даже щеголевато, одетые, они произвели на меня хорошее впечатление. Впоследствии я узнал их ближе. Веяние Запада на них сказывалось. Чувствовалась внешняя культура: учтивость, разборчивость на слово, сдержанность. Ни пьянства, ни разгула. Празднуют чьи-либо именины - выпьют, но умеренно: не стаканами, как у нас; захотят развлечься - наденут новенький, хоть и дешевенький галстучек, крахмальный воротничок - и пойдут в город потанцевать, погулять, благопристойно поухаживать за городскими девицами. Но я замечал не раз, что эти благонравные «полячки» вспыхивали, стыдились своих родителей, когда те их навещали. Приедет, бывало, какой-нибудь мужик в кожухе или бедный псаломщик, - а сыновья от них прячутся либо стараются встретиться в закоулке…
Налет польской культуры чувствовался во вкусах, в нравах семинаристов. В 60–х годах XIX столетия все духовенство этого края еще говорило по-польски. Русский язык и теперь считался «холопским» (мужицким), языком образованного общества, «панским», был язык польский. Мне, русаку, казалось это обидным, и я стал выправлять эту линию - старался юношеству разъяснить судьбу России, православия, дать им понятие о «святой Руси» - словом, взял линию не только церковного, но и национального воспитания.
Иногда я даже чувствовал некоторый протест себе как «кацапу», но ничего… Я встал твердой ногой на свою позицию.
С преподавателями я сошелся, и у нас установились добрые отношения. Некоторые из них были сыновьями униатских священников и в них, а также и в их семьях, сохранился польский отпечаток на домашнем укладе жизни; «кацапов» они не очень-то дружественно у себя принимали. Другие, хотя по происхождению были такие же, наоборот, не в меру подчеркивали свое православие, увлекаясь идеей русификации, и в некоторых отношениях были «plus papistes que le Pape» /"большими католиками чем сам Папа" - традиционное описание неумеренности любого рода/.
Моим высшим начальством по приезде в Холм, как я не раз об этом упоминал, был архиепископ Флавиан, к которому у меня сохранилось хорошее, благодарное чувство. Он покинул Варшавскую кафедру... его перевели на Кавказ Экзархом Грузии. Вся паства его оплакивала, за исключением священников-галичан, которые его не любили и, говорят, своеобразно выразили ему свою антипатию. Среди прощальных подношений была с почтой прислана посылка: «Слова и речи архиепископа Флавиана» - переплет, а в нем листы чистой бумаги…
Налет польской культуры чувствовался во вкусах, в нравах семинаристов. В 60–х годах XIX столетия все духовенство этого края еще говорило по-польски. Русский язык и теперь считался «холопским» (мужицким), языком образованного общества, «панским», был язык польский. Мне, русаку, казалось это обидным, и я стал выправлять эту линию - старался юношеству разъяснить судьбу России, православия, дать им понятие о «святой Руси» - словом, взял линию не только церковного, но и национального воспитания.
Иногда я даже чувствовал некоторый протест себе как «кацапу», но ничего… Я встал твердой ногой на свою позицию.
С преподавателями я сошелся, и у нас установились добрые отношения. Некоторые из них были сыновьями униатских священников и в них, а также и в их семьях, сохранился польский отпечаток на домашнем укладе жизни; «кацапов» они не очень-то дружественно у себя принимали. Другие, хотя по происхождению были такие же, наоборот, не в меру подчеркивали свое православие, увлекаясь идеей русификации, и в некоторых отношениях были «plus papistes que le Pape» /"большими католиками чем сам Папа" - традиционное описание неумеренности любого рода/.
Моим высшим начальством по приезде в Холм, как я не раз об этом упоминал, был архиепископ Флавиан, к которому у меня сохранилось хорошее, благодарное чувство. Он покинул Варшавскую кафедру... его перевели на Кавказ Экзархом Грузии. Вся паства его оплакивала, за исключением священников-галичан, которые его не любили и, говорят, своеобразно выразили ему свою антипатию. Среди прощальных подношений была с почтой прислана посылка: «Слова и речи архиепископа Флавиана» - переплет, а в нем листы чистой бумаги…
Затем была Первая Мировая, Галиция вначале была занята русскими. Архиепископ Евлогий был назначен управлять церковными делами в оккупированных областях. Началось возвращение галичан в православие. Но затем немецкие и австро-венгерские войска начали контрнаступление:
Надежды на восстановление нашего прежнего военного положения уже не было никакой. Во Львове я встретил генерала Брусилова. «Ну что? как наши дела?» - спросил я. Брусилов только рукой махнул. «Надо собираться?» - «Надо, надо…» - подтвердил он. «А что же делать с галичанами? Австрийцы их перестреляют…» - «Да, оставаться им нельзя».
Я бросился к генерал-губернатору умолять его помочь мне спасти галичан. Он стал меня успокаивать: «Ничего, ничего, владыка, пусть эвакуируются, а у нас в пограничных губерниях они рассосутся». Рассосутся! Безответственное слово… Как могли «рассосаться» 50–100 тысяч пришлого населения в нищих, истощенных военными реквизициями, приграничных областях?
Я бросился к генерал-губернатору умолять его помочь мне спасти галичан. Он стал меня успокаивать: «Ничего, ничего, владыка, пусть эвакуируются, а у нас в пограничных губерниях они рассосутся». Рассосутся! Безответственное слово… Как могли «рассосаться» 50–100 тысяч пришлого населения в нищих, истощенных военными реквизициями, приграничных областях?
Итак, православные жители Галиции ее покинули. А кто остался? И об этом можно прочесть. После революции митрополит Евлогий вместе с другими епископами был арестован в Киеве петлюровскими властями. Их выслали в Польшу.
Нам дали в провожатые жандарма и отправили по железной дороге в г. Бучач. Там находился униатский, «базилианский», монастырь.
Нам было предложено, если мы пожелаем, пойти на мессу. Мы решили на мессу идти, но наше положение православных архиереев, сосланных в католический монастырь, казалось нам столь странным, что поначалу вызвало некоторое недоумение, как нам в этой новой обстановке держаться. Митрополит Антоний обсуждал вопрос: можно ли нам, православным, креститься в униатском храме?
Решили: да, можно, можно везде, где есть крест.
В храме нас поставили на хоры. Молящихся было довольно много. Мужики в кожухах, бабы… Много исповедников ввиду приближения праздника. После Евангелия, когда священник направился к кафедре говорить проповедь, народ запел: «Дух Святый найдет на Тя и Сила Всевышнего осенит Тя…», а в конце службы вместо запричастного стиха грянул «Ще не вмерла Украина…». Ну, думаю, вот куда политика влезла…
Нас направили в монастырь, расположенный под городом, на берегу Вислы, в местечке Беляны... Чудные были монахи. К сожалению, мы жили в окружении не одних монахов, а 7 человек жандармов - «пилсудчиков» неотступно сторожили нас.
Даже украинец - галичанин, заделавшийся поляком, признавшийся, что знает славянский язык и понимает все богослужебные песнопения, не упускал случая заявить о своей ненависти к «москалям», о своем удовлетворении, что поляки «москалей» где-то жестоко побили.
Нам было предложено, если мы пожелаем, пойти на мессу. Мы решили на мессу идти, но наше положение православных архиереев, сосланных в католический монастырь, казалось нам столь странным, что поначалу вызвало некоторое недоумение, как нам в этой новой обстановке держаться. Митрополит Антоний обсуждал вопрос: можно ли нам, православным, креститься в униатском храме?
Решили: да, можно, можно везде, где есть крест.
В храме нас поставили на хоры. Молящихся было довольно много. Мужики в кожухах, бабы… Много исповедников ввиду приближения праздника. После Евангелия, когда священник направился к кафедре говорить проповедь, народ запел: «Дух Святый найдет на Тя и Сила Всевышнего осенит Тя…», а в конце службы вместо запричастного стиха грянул «Ще не вмерла Украина…». Ну, думаю, вот куда политика влезла…
Нас направили в монастырь, расположенный под городом, на берегу Вислы, в местечке Беляны... Чудные были монахи. К сожалению, мы жили в окружении не одних монахов, а 7 человек жандармов - «пилсудчиков» неотступно сторожили нас.
Даже украинец - галичанин, заделавшийся поляком, признавшийся, что знает славянский язык и понимает все богослужебные песнопения, не упускал случая заявить о своей ненависти к «москалям», о своем удовлетворении, что поляки «москалей» где-то жестоко побили.