Между революцией и игрой в домино
За восемь дней до отречения – 7 марта 1917 года (22 февраля по «старому» стилю) – император Николай II со свитой и в сопровождении Собственного железнодорожного полка выехал из Царского Села в Могилев – в Ставку верховного главнокомандующего. В своем дневнике в этот день он написал следующее: «Читал, укладывался... поехал с Аликс к Знамению, а затем на станцию. В 2 часа уехал на ставку... Читал, скучал и отдыхал; не выходил из-за кашля».
Около 9 вечера самодержец из Бологого телеграфировал императрице: «Едем хорошо. Мысленно со всеми. Одиноко и скучно».
Еще накануне жители Петрограда начали громить булочные, улицы заполнила толпа, скандируя «Хлеба!». Нельзя сказать, что император не знал о беспорядках. По крайней мере, начальник императорской дворцовой охраны генерал Спиридович в мемуарах однозначно писал, что государя не раз предупреждали и прямо отговаривали ехать в ставку. Но министр внутренних дел Протопопов якобы убедил царя, что в столице все спокойно.
В наши дни это объяснение отъезду Николая II из Петрограда на фоне нарастающих беспорядков («Протопопов заверил, что все спокойно») имеет широкое распространение в историографии. Но нельзя не замечать, что эта версия «работает» только в одном случае: если принять на веру то, что хлебные бунты в Петрограде вспыхнули внезапно, беспричинно и на фоне в общем-то благополучной ситуации (что называется – «ничто не предвещало»), тогда как в действительности все развивалось несколько иначе.
Но вернемся к императору. 8 марта государь записал в дневнике: «Проснулся в Смоленске в 9-30. Было холодно, ясно и ветрено. Читал все свободное время франц. книгу о завоевании Галлии Юлием Цезарем».
Императорские поезда прибыли в Могилев в середине дня. В 15.40 Николай II телеграфировал в Царское Село: «Прибыл благополучно... Кашляю редко... Тоскую ужасно. Нежно целую всех». Из дневника следует, что, посвятив общению с генералом Алексеевым час, император обедал, писал, пил чай.
В это время в Петрограде – массовые забастовки, останавливаются предприятия. На улицах – многотысячные демонстрации с лозунгами «Хлеба!», «Долой войну!» и «Долой самодержавие!». Начинаются стычки с полицией, к подавлению беспорядков присоединяются казаки.
Восстановив телеграфную связь с главнокомандующим, генерал Алексеев информировал его обо всех событиях, произошедших с момента отъезда из ставки. И умолял «пока не поздно» «принять меры к успокоению населения» и «восстановлению нормальной жизни в стране». Алексеев получал новости от Родзянко, а потому считал, что «Государственная дума старается водворить возможный порядок», значит, еще не поздно дать народу ответственное и подконтрольное парламенту министерство. Генерал Рузский полночи провел, лично убеждая государя в том же самом. Но Николай II отвечал, что не может пойти на уступки: как монарх он принял на себя абсолютную власть и абсолютную ответственность. Соглашаясь передать свои права другим, он лишил бы себя власти управлять событиями, не избавляясь при этом от ответственности за них.
Это говорил человек, совершивший подряд все безответственные поступки, возможные в сложившейся ситуации. Такова и оценка со стороны генералитета. Деникин с горечью писал о попытке императора добраться до Царского Села: «Два дня бесцельной поездки. Два дня без надлежащей связи, осведомленности о нараставших и изменявшихся ежеминутно событиях». Эта паровозная гонка в разгар войны и революции стала еще одним фактом в копилку мнений офицерского корпуса о личности государя.
Лишь путем долгих уговоров (а ряд источников утверждают, что и путем прямого давления на монарха, с предъявлением ему телеграмм о восстании в Москве, в других городах, на флоте) Алексееву и Рузскому удалось убедить Николая II, что ответственное министерство в такой ситуации – наименьшее из зол. Приняв решение, император отправился спать. Это была ночь с 14 на 15 марта 1917 года.
Кругом измена, трусость и обман
Рузский связался с Родзянко, чтобы сообщить ему судьбоносную весть: Дума может сформировать новое правительство. И услышал в ответ, что ситуация кардинально изменилась, теперь речь может идти только об отречении.
К тому моменту в Петрограде уже безраздельно властвовал Петросовет, начались переговоры о формировании Временного правительства. Председатель парламента давно ничего не контролировал и прекрасно понимал, что с новостью о министерстве его просто высмеют. Другое дело – манифест об отречении монарха, это позволило бы снова оказаться на коне. И Родзянко телеграфировал Рузскому, что делегация Думы немедленно выезжает во Псков: формально – за указом о правительстве, на деле – за отречением.
Информация о разговоре была передана в ставку. Генерал Алексеев потребовал к аппарату Николая II. Ему сообщили, что Его Величество спит. Алексеев потребовал разбудить, но получил отказ – заместителю командующего сообщили, что государь и без того поздно лег. Описание этих событий Алексеев телеграфировал всем командующим фронтами и попросил о реакции. Все командующие высказались за отречение.
В тот день император Николай II записал в своем дневнике: «Утром пришел Рузский и прочел свой длиннейший разговор по аппарату с Родзянко. По его словам, положение в Петрограде таково, что теперь министерство из Думы будто бессильно что-либо сделать, т. к. с ним борется социал-демократическая партия в лице рабочего комитета. Нужно мое отречение. Рузский передал этот разговор в ставку, а Алексеев всем главнокомандующим. К 2-30 ч. пришли ответы от всех. Суть та, что во имя спасения России и удержания армии на фронте в спокойствии нужно решиться на этот шаг. Я согласился... Вечером из Петрограда прибыли Гучков и Шульгин... В час ночи уехал из Пскова с тяжелым чувством пережитого. Кругом измена и трусость и обман!»
Из Петрограда все это выглядело гораздо проще. В воспоминаниях меньшевика Николая Суханова вся драма уместилась в несколько предложений: «Первый повстречавшийся член Исполнительного Комитета сообщил: царский поезд, направлявшийся в Царское Село, задержан на станции Дно революционными войсками. Дело ликвидации Романова тем самым было поставлено на очередь. Новость была отличная. Но мне представлялось все это делом второстепенным... Я даже немного опасался, как бы вопрос о династии не вытеснил в порядке дня проблему власти, разрешавшуюся совершенно независимо от судьбы Романовых».
Аналогичным образом воспринимали происходящее в России и ее союзники по Антанте. С их точки зрения, вопрос о власти тоже решался независимо от династии Романовых: Франция и Великобритания просто списали со счетов и Николая II, и монархию. Еще 14 марта они официально признали власть Временного комитета Госдумы, а 24-го «перепризнали» власть Временного правительства. Формальное отречение последнего российского императора уже не имело для них никакого значения.
16 марта гражданин Николай Романов писал в своем дневнике: «Спал долго и крепко. Проснулся далеко за Двинском. День стоял солнечный и морозный. Говорил со своими о вчерашнем дне. Читал много о Юлии Цезаре».