Ещё 6-я армия вермахта продолжала стойко держаться в сталинградском котле, ещё её командующий Фридрих Паулюс отказывался от предложений своих генералов, настаивавших на немедленном прорыве на запад, ещё танки Германа Гота, ревя и громыхая, лопатили снег, наваливаясь на позиции 2-й советской гвардейской армии, а в Москве Указом Президиума Верховного Совета СССР от 22 декабря 1942 года была учреждена медаль «За оборону Сталинграда».
Создать эскизы получили Николаю Москалёву, многолетнему главному художнику Центрального дома Советской армии в Москве.
Многим, конечно, памятны военные плакаты Кукрыниксов; иногда по ошибке за агитационные шедевры Михаила Куприянова, Порфирия Крылова и Николая Соколова принимают и другие плакаты того времени, такие, например, как «Под Москвой фон Бок заработал себе в бок!». А между тем это именно Москалёв. Хотя главным образом он известен как медальер: ордена Кутузова, Богдана Хмельницкого и Славы, медали «За оборону Москвы», «За оборону Ленинграда», «За оборону Одессы», «За оборону Севастополя», «За оборону Кавказа» — его рук дело. Вынужденный в короткий срок выполнить важнейший заказ и находясь, так сказать, под дамокловым мечом высочайшей ответственности, Николай Иванович всё-таки сумел привнести в свой труд определённого рода эстетизм, поддержать и развить многовековую русскую медальную традицию. Возможно, кому-то сейчас его стиль покажется несколько простоватым, лобовым, но москалёвские работы неслучайно стали эталонными для других советских воинских наград.
Дизайн сталинградской медали следующий. На лицевой стороне изображены стоящие в ряд советские бойцы в шинелях и касках; в руках винтовки с примкнутыми штыками наперевес. Над солдатами справа развевается знамя, а слева виднеются очертания танков и самолётов. В верхней части аверса — пятиконечная звёздочка и полукруговая надпись по краю: «ЗА ОБОРОНУ СТАЛИНГРАДА».
Надпись на реверсе в три строки: «ЗА НАШУ — СОВЕТСКУЮ — РОДИНУ». Над ней — серп и молот.
Носить эту медаль из латуни полагалось на пятиугольной колодке, обтянутой муаровой лентой оливкового цвета с узкой продольной красной полоской.
Всего было вручено более 750 тыс. таких медалей. Имелась она и у деда автора этого материала, гвардии полковника Георгия Мильского, кавалера ордена Ленина, ордена Красной Звезды и четырёх орденов Боевого Красного Знамени.
В августе-сентябре 1942-го Мильский командовал спешно переформированным из воздушно-десантной бригады (23-я ВДБ) 122-м гвардейским стрелковым полком 41-й гвардейской стрелковой дивизии, действовавшей под Сталинградом в составе 1-й гвардейской армии. Вот что писал он о тех боях в своих воспоминаниях:
«Утром 6 сентября нам надлежало нанести удар во фланг 12-й немецкой дивизии, сбить части прикрытия и отрезать её от тылов. В приказе указывалось исходное положение для наступления, боевое построение 41-й гвардейской дивизии и время начала атаки.
Впереди нас никаких советских войск не было, мы никого не сменяли и действовали самостоятельно. Справа и слева от 122-го полка должны были наступать остальные полки дивизии. Бой предстояло начать внезапно, без всякой предварительной подготовки.
Сведения о противнике мы должны были добывать уже в ходе боя.
В тот острый период войны такое положение считалось нормальным. Тактика врага оставалась прежней, он продолжал действовать клиньями и стремился проникнуть в наше расположение на большую глубину. Надо было как можно быстрее отрезать клин, созданный частями 12-й мотопехотной дивизии немцев. В общем, сложившаяся обстановка нас не смущала и никаких недоумённых вопросов не вызвала. Всё как будто было ясно. Перед нами, казалось, оборонялись незначительные силы противника.
Я вспомнил, что с этой немецкой дивизией уже встречался и вёл бои в июле-августе 1941 года в районе села Дубровка на Житомирщине. Десантники тогда нанесли ей сильное поражение, она бежала. Я в тех боях командовал парашютно-десантным батальоном 1-й ВДБ и был представлен к ордену Ленина. Теперь мне вторично приходилось увидеться с 12-й мотопехотной на поле боя.
К 5 часам утра 6 сентября мы заняли указанное нам исходное положение, ухитрились даже окопаться на твёрдом грунте, отрыв ячейки для стрельбы лёжа, и изготовились к бою. На 6 сентября 1942 года 122-й гвардейский стрелковый полк насчитывал в строю всего около 300 человек (ЦАМО, ф. 1, Гв. армии, оп. 6927, д. 19, л. 2).
Вообще окопаться на столь неудобном грунте с помощью малой сапёрной лопаты задача не из лёгких. Других подручных средств, а также возможностей для маскировки у нас не было. Мы находились на виду у противника, и укрыться от его огня было невозможно.
В этих условиях успеха в предстоящем наступательном бою можно было достигнуть только при условии, что противник малочислен, слабо вооружён, ещё как следует не подготовился и не закрепился на занимаемом рубеже. Жизненно необходима была и достаточная огневая поддержка со стороны нашей артиллерии и миномётов. Окопаться мы могли только ночью, в своём исходном положении для атаки, но это не имело решающего значения уже потому, что в первые же минуты боя мы покидали подготовленные позиции и уходили вперёд. Всё же шансы на успех оставались, ведь противника мы воспринимали как поспешно перешедшего к обороне. Дерзости, напористости, а также опыта в ведении наступательного боя было у нас достаточно. Единственное, что мы считали неудобным для себя вести наступление днём. Нас не смущало даже то, что перед началом атаки мы не получили никаких средств усиления и поддержки.
Неувязки начались сразу же после нашего выдвижения в исходное положение. В соответствии с приказом командира дивизии левее нас должен был расположиться 124-й полк, но он на указанные ему позиции не вышел. В результате мы оказались левофланговыми и к тому же с открытым флангом. В 6 часов утра 6 сентября полк перешёл в наступление. Продвигались строго на юг. Местность впереди была ровная и совершенно открытая. Как только достаточно рассвело, нам стало хорошо видно интенсивное движение автотранспорта противника в сторону Сталинграда и обратно. До этой грунтовой дороги было не более пяти километров, и нам надлежало дорогу перехватить. Противник открыл по нам сильный ружейно-пулемётный и артиллерийский огонь.
Стрельба велась с хорошо замаскированных позиций, и мы вначале даже не видели, откуда она ведётся. Орудия врага били по нам прямой наводкой. Несмотря на потери, полк продолжал быстро продвигаться вперёд. Огонь со стороны противника усилился, стал уже слышен стрекот автоматов. В атакующих порядках появились убитые и раненые, обозначившие своими телами наше продвижение. Особенно заметные потери были среди санитаров, медперсонала вообще и пулемётчиков. Все наиболее крупные цели противник умело выводил из строя своим огнём. Стало ясно, что немцы обороняются на заранее подготовленных позициях, однако, невзирая на тяжёлую обстановку, мы шли и шли вперёд в надежде достигнуть удобного прикрытия или оврага, там перестроиться и атаковать дальше.
Необходимо было возможно быстрее преодолеть открытую и ровную, как стол, местность. Останавливаться ни в коем случае нельзя, возвращаться — поздно. Так как подразделения продвинулись далеко вперёд, я попросил разрешения на перенос своего командного пункта на новое место. Мне разрешили, и мы передвинулись. Рядом с нашим новым КП стояли два сгоревших советских танка. Видимо, они были уничтожены артиллерией противника накануне нашего прибытия в наши места. Следовательно, бои здесь велись уже несколько дней, и немцы имели время хорошо укрепиться и пристреляться.
В километре левее нас стояло ещё несколько наших сгоревших танков, причём эти танки застыли перед обрывом глубокого оврага.
Такой овраг для танков непроходим, и было странно видеть их в этом месте. Вообще налицо был тяжёлый просчёт советского командования.
Хотя мы продолжали продвигаться вперёд, нашему полку надеяться на успех в бою было уже трудно. Действующий правее 125-й полк значительно от нас отстал, поэтому на направлении нашего удара враг сконцентрировал свой огонь.
Потери росли. Недалеко от меня и на моих глазах была убита санинструктор 1-го батальона Мила Кремень. Мила отлично действовала в тылу врага, за что была награждена орденом Красного Знамени. Вслед за ней, также на моих глазах, погиб комиссар 1-го батальона, старший политрук Гороховиков. Это был на редкость хладнокровный, выдержанный и рассудительный политработник.
За боевые действия во вражеском тылу Гороховиков был удостоен ордена Красного Знамени. Очень тяжело было смотреть на бесполезную гибель наших боевых товарищей, десантников, так отличившихся в рейде 23-й бригады.
Наконец наше наступление захлебнулось. Мы так и не достигли удобного рубежа прикрытия, понесли уже значительные, неоправданные потери и продолжали их нести. Огонь противника стал выборочным, немцы стреляли по отдельным нашим бойцам.
Это напоминало избиение. Боевой порядок в подразделениях пришёл в расстройство. В тяжелейший для нас момент боя мы не чувствовали поддержки огнём со стороны артиллерии. Связь с батальонами прекратилась.
Командный пункт полка тоже попал под обстрел. Всё ближе ложились немецкие снаряды. Один из них угодил в башню сгоревшего танка и сбил её. Башня отлетела далеко, словно была фанерной.
О сложившейся обстановке я по телефону стал докладывать командиру дивизии и просить у него артиллерийской поддержки, а также постановки дымовой завесы перед передним краем. Ветер дул в сторону противника, и за дымом мы могли бы успешно продвинуться вперёд.
Телефонный разговор я вынужден был прервать, потому что из оврага, находящегося в 400 метрах левее нас, стали выбегать немецкие автоматчики. Силою до роты они устремились прямо на нас. Об этом я всё-таки успел ещё доложить комдиву.
Одновременно приказал своей роте автоматчиков контратаковать противника во фланг. Ротой командовал лейтенант Трофимов, опытный боевой офицер.
Глядя в сторону приближавшихся немцев, я заметил неподалёку станковый пулемёт, а возле него — две коробки с пулемётными лентами. Пулемёт стоял между нами и немцами, его расчёт выбыл из строя. До него от нас было метров семьдесят и ещё не менее двухсот до противника. Так как он был к нам значительно ближе, я решил им воспользоваться. В прошлом я был пулемётчик, командовал пулемётной ротой, материальную часть этого оружия знал хорошо и потому изготовиться к бою мог быстро. Я надеялся успешно отразить атаку врага, ведь огневая мощь пулемёта равна шестидесяти стрелкам.
Захватив с собою бойца Сигаева, я побежал. Развернув пулемёт навстречу врагу, я принял поданную Сигаевым пулемётную ленту. Лента беспрепятственно скользнула в приёмник. Однако пулемёт оказался без замка. Оставляя его на поле боя, кто-то из раненых пулемётчиков захватил замок с собой. Между тем противник приблизился, времени на раздумывание у меня не было, я стал извлекать из кобуры пистолет, а рядовой Сигаев начал готовить для броска ручную гранату. На опасность внимания он не обращал.
Когда мы ещё только залегли у пулемёта и смотрели на приближающихся немцев, я сказал ему: «Говорят, что фрицы рыжие, а вон тот, высокий, смотри какой чёрный. Видимо, он давно не умывался». Сигаев в ответ только улыбнулся. Готовясь к встрече с врагом, он делал своё дело так, как это делают в спокойной обстановке. Интересно, остался ли он в живых?
В этот момент один из немецких автоматчиков дал по нам очередь. Сигаев был, возможно, убит, а я — тяжело ранен. Глаза у меня сразу закрылись, язык шевелился с трудом, однако сознания я не потерял. Кто-то поблизости закричал: «Командир полка убит!».
Ему в ответ тоже крикнули: «Убит начальник штаба!». Близ меня шёл рукопашный бой. Я лежал. В голове у меня начинался шум.
Шум был похож на громкое звенящее шипение. Это шипение осталось у меня на всю жизнь, только теперь оно не такое громкое, я к нему в какой-то мере привык. Услышав неподалёку оживлённый разговор на русском языке, я через силу произнёс: «Вместо меня — Дрягин», — и вскоре после этого потерял сознание.
Через несколько часов я очнулся в грузовой автомашине. Сумел открыть глаза. На меня, лежащего с кем-то рядом (может быть, это был Сигаев?), смотрели офицеры штаба дивизии, в том числе и генерал-майор Иванов. Я тихо произнёс: «Наступать только ночью». После этого потерял сознание уже надолго.
Командуя 122-м гвардейским стрелковым полком, я вступил в бой 17 августа 1942 года. Сначала полк бил противника на дальних подступах к Сталинграду, а затем переместился непосредственно под Сталинград. Здесь мы вступили в бой на рассвете 6 сентября 1942 года. В первые же часы боя я был тяжело ранен, следовательно, в сталинградских боях принимал участие только двадцать один день. По времени это сравнительно небольшой срок, но у нас он имел большую боевую насыщенность и потому выглядит впечатляюще. Тогда наша 41-я гвардейская дивизия входила в состав 1-й гвардейской армии. В рядах этой армии мы вступили в сражение в тревожные для нашей страны дни: Советский Союз дрался с Германией фактически один на один. Не имея серьёзного боевого воздействия со стороны англо-американских войск, враг всю свою мощь сосредоточил против нас на южном участке фронта.
Немцам казалось, что нет уже такой силы, которая смогла бы остановить их «победоносное» наступление. Об этом, захлёбываясь, Геббельс кричал на весь мир.
Однако мы врага не только остановили, но и начали крепко бить. В этом есть заслуга и нас, гвардейцев 41-й дивизии».
Автор: Максим Лаврентьев