Моя душа Одессой сожжена.
Внутри лишь - ветер, пыль и пепелище...
И отстранённой кажется жена,
Которой из Херсона брат не пишет...
Жестоко всё. Как ломом и под дых.
И на коленях от удара задыхаюсь...
И реже о вторичном говорю...
И ночью от пожаров просыпаюсь..
И пальцы редко трогают струну.
И не пою четыре года. Не играю.
Всё чаще над могилами стою,
И чувствую, что тоже умираю...
Я понимаю: - Быть так не должно !!!
Я понимаю: - ТАК ОНИ хотели...
Я понимаю: - Важные слова.
Но бесполезны. Твари. Преуспели...
И песня, где кефаль - уже как сталь
Куда-то резко вверх. Под область сердца...
И все шаланды уплывают вдаль,
И от Одессы никуда не деться...
Нам очень больно... Часто - странный сон.
Бендюжники... Костян... Бутылка водки..
И я молчу... Молчу... Всё чаще - он
Поёт. Всё также. Снова о селёдке..
И я его хватаю за грудки
И харкаю: - "Где ж ты был, проклятый?!!"
А он он не сопротивляется. Ни-ни.
Поёт всё также. Грустно. Виновато...
Как тихо утром. Утром - ни души.
Лишь звон колоколов и запах хлеба...
Да баба Маня местность сторожит.
На лавочке. Молчит. И смотрит в небо...
Порою мне: - "Ты, милый, не греши!
Унынье - грех. Господь тебе угода!"
А я не спорю. Ей непросто жить.
Не пишет сын. Совсем. Четыре года...