Я еврейка, но так уж случилось, что языком, на котором я научилась говорить, был русский, а читать я научилась на украинском. Почему? Да потому что городу Харькову выпало стать первой столицей Советской Украины. Из Харькова в 1934 году столицу перенесли в Киев. И оказалось, что это хорошо, тут привольно жилось как русским, так и украинцам, а евреям в СССР, как и ранее в Российской империи, приходилось туго, но им было не привыкать к долготерпению.

А я родилась в этом городе Харькове после войны, и, едва научилась выкладывать на кубиках слова, как стала читать все попадавшиеся мне на улицах вывески, которые были написаны, как узнала позже я — украинскою мовою.

Поначалу я удивлялась, почему это знакомая мне парикмахерская (в ней мама часто делала маникюр) обозначена на вывеске как «Перукарня», а хлебный магазин на углу Пушкинской и Фрунзе «Хлiб», а детская железная дорога «Южная» в Лесопарке как «Дитяча залiзниця «Пiвденна»… Но, быстро освоившись с апострофом, с «i» с точкой, а также с тем, что украинское «и» читается как «ы», я успокоилась и перешла к чтению книг на обоих языках. А песни украинские я полюбила больше русских, за их напевность, наверное.

Так я и прожила в чужих языках, ставших для меня родными, стесняясь лишь речи своих пожилых родственников, часто говоривших на «еврейском». Тогда я не знала, что это язык русских евреев — идиш.

Перестройка породила надежды на «светлое будущее», и даже циничные советские люди, ни во что и никому не верившие, поверили в это! Но случился путч, а после встреча лидеров в Беловежской Пуще, разваливших СССР, в результате которой стала я одним из жителей самостийной, незалежной Украины.

Харьковчане почему-то поначалу обрадовались, всем уже до смерти тоскливо и нудно было жить в «союзе нерушимом республик свободных». Да и последовали украинской поговорке: «Хай гiрше, аби iнше» — «Пусть хуже, но другое, по-другому».

Совершенно легкомысленно началась «новоукраинская» жизнь — с таможнями и границами, государственным языком, собственной валютой, сначала временной — купоно-карбованцами (в харьковском наречии — «кравчучками» или «хохлобаксами»), а позже и с гривнями, на которых был увековечен не только ненавидимый евреямиБогдан Хмельницкий (он уничтожал еврейскую общину Украины), но и предатель —гетман Мазепа… Жёлто-голубой флаг стал государственным стягом, а трезубец — национальным гербом.

«Ще не вмерла Украина…» — гимном, очень напоминавшим польский с «Ещё Польска не сгинела…»

Много чего преудивительнейшего произошло в Украине (строжайше запрещалось говорить «на Украине») в первые годы её самостийности. Слово «малороссы» стало считаться унизительным, почти «колониальным» названием. Организовались такие ультранационалистические организации, как УНА* - Украинская национальная ассамблея, УНСО* - Украинская национальная самооборона, многочисленные партии — коммунистическая, демократическая, социалистическая… и все какие-то несерьёзные, что ли. Совершенно уникальным образованием, конечно, была УНСО, ведь её существование предполагало защиту коренного населения, украинской нации… От кого? Врагов найти можно всегда, а тут и искать не приходилось. Ими для УНСО сталимоскалi (т.е. русские), а потом уже жиди (т.е. евреи) и прочие инородцы…

В Харькове же всё принимало (т.е. любое начинание, и националистическое в том числе) какие-то анекдотичные формы. Так, образовался «казачий полк», чуть ли не опереточный — с казаком-евреем Гришей Файном, а во главе его стал уроженец Белгородской области Вл. Перевозный, поэт, автор «Вовчих пiсень» («Волчьих песен»), сумрачный романтик. Харьковское отделение УНСО возглавил милейший, почти всегда подшофе, Боря Дороднов, чисто русский человек по происхождению… Среди «неординарных» личностей нашего города трудно было не заметить пана А. Здорового, маньяка и фантазёра, демонстрирующего «синдром Мюнхаузена», одно время он даже был заместителем главы обладминистрации.

Конечно, были не только опереточные персонажи. Например, возникла и община РУН-веры — Родной украинской национальной веры! Многие из националистов вернулись к самому примитивному язычеству, их не устраивал еврей Христос! Многие «национально сознательные» — бытовало и такое выражение — пошли в Украинскую автокефальную православную церковь, другие разошлись по православным церквам как Киевского, так и Московского патриархата.

В Харькове существовал и Народный Рух Украины, и непременно — общество «Просвита», которое поначалу организовывало курсы по изучению украинского языка, но позже уже не было никаких курсов, а население «просвещалось» исключительно ксенофобскими брошюрками. Но все эти организации и их представители были как бы сами по себе, а горожане сами по себе. Все продолжали жить, как если бы этих не было и в помине.

Может быть, и я относилась бы к украинским националистам, как и многие, благодушно, если б не один случай… Для начала хочу сказать, что мне, слава Богу, в детстве и позже, в юности, да и в зрелом возрасте, не пришлось разделять людей по национальностям. Мне это и в голову никогда не приходило. Для меня все были людьми без национальности. О том, чтобы гордиться национальностью, любой, не было и речи. Ведь это же не от человека зависело, где, в какой семье родился, к какому народу принадлежит. Мне всегда были смешны заявления подобные: «Я горжусь, что я русский/ая!» или «Я горжусь, что я украинец/инка» или «Я горжусь, что я еврей/ка»… Гордиться ведь можно только собственными заслугами!

Этот случай произошёл осенью в нашем парке-кладбище «Молодёжный». Когда-то это было обыкновенное городское кладбище, с церковью Усекновения главы Иоанна Предтечи при нём. Но в середине брежневского правления кладбище было закрыто, т.е. некоторые могилы перенесли в другое место, а большинство попросту сравняли с землёй. Правда, несколько могил всё же оставили, художника С.Васильковского, профессораГулака-Артемовского (близкого родственника композитора, создателя оперы «Запорожец за Дунаем»), украинского актёра, режиссёра, антрепренёраМ.Кропивницкого, да ещё советского генерала… Кроме того, оставили братскую могилу жертв революции 1905 года; среди них было несколько детей, задавленных, наверное, в толпе или конной полицией.

Так получалось, что и детская площадка, и спортивная располагались между могилами. Кроме того, там находилось кафе, тоже «Молодёжное», по-народному «Могилка», и построенный в середине девяностых годов спорткомплекс Харьковского политехнического института. Кстати, когда строили комплекс, много строители человечьих костей, черепов, изредка сохранившихся скелетов выкопали. Да и неудивительно, кладбище было старым, захоронения ещё с девятнадцатого века. И хоть считалось оно парком, да всё в нём какие-то памятные знаки ставили, то в память Чернобыля, то огромный деревянный крест — жертвам Голодомора 1932 — 1933 годов…

В тот осенний вечер гуляла я в парке со своей дочерью и её младшей подружкой. Времена наступили тревожные, за детей опасались, потому и приходилось наблюдать за ними. Дети остались на площадке качелей-каруселей, а я по привычке обогнула церковь и вдруг увидала большое количество собравшихся на аллейке людей.

Было ещё светло, возле памятного камня, с которого только что сползло полотнище, молился священник Украинской автокефальной церкви.

После священника запел церковный хор. Я слушала их красивое, разносящееся в вечернем воздухе пение, но пребывала в недоумении: этот камень был памятным знаком погибшим бойцам УПА* (Украинской повстанческой армии), воевавшим и против Гитлера, и против Сталина — за самостийну Украину… Установление этого знака в Харькове было не только непонятно, но и неуместно, ведь город на крайнем северо-востоке Украины стоял почти что на границе с Россией, а УПА было детищем жителей Западной Украины, их гордостью. Зачем, к чему и для кого было организовано это действо?!

Погружённая в мысли по поводу нелепого здесь этого знака, я и не заметила, как уехал священник со своими певчими и начался следующий акт: принятие молодёжи в УНСО, тут, у знака УПА.

Нужно ещё сказать, что, будучи неудовлетворёнными работой Харьковского УНСО, киевская верхушка организации решила вместо добрейшего Б. Дородного назначить сюда выходца с Западной Украины (это означало, что тот придерживается крайних националистических взглядов), некоего Олеся, фамилию запамятовала. Он стоял у камня, одетый в чёрную форму, перепоясанный кожаными ремешками. К нему по очереди подходили молодые хлопцы, повторяли вслед за ним клятву в верности Украине, полный текст которой было трудно разобрать, я стояла далеко, а ветер уносил слова.

Стемнело, и унсовцы зажгли факелы. Теперь каждый подходивший к Олесю держал в руке и зажженный факел. И, наверное, от этого мерцающего света, от выкинутой в приветствии правой руки зловеще звучали слова самой клятвы и отклик: «Слава Украине!». Меня начала пробирать дрожь, то ли от происходящего, то ли от вечерней прохлады.

Затем последовали речи, оказалось, что большинство присутствующих были не местные, а приезжие с Западной Украины. Сами ораторы, как мужчины, так и женщины, не были особо различимы при факельном освещении, разве что угадывались их абрисы.

Практически все они говорили одно и то же, о том, как Россия властвовала над Украиной, как порабощала её, какими унижёнными и оскорблёнными были сыны и дочери Великой«неньки», попранной «неньки»… Что нельзя забывать о священной ненависти к России, к её народу, к русскому языку, «языку брани и матерщины», властному, чужому языку, не имеющему даже права на существование…

Они повторяли и повторяли, как злодейское заклинание, чтобы убирались русские с Украины, что жизнь русского не стоит и понюшки табака… и вообще безразлично, какойрусский, коммунист или антикоммунист, хороший или плохой человек, он виновен одним уж тем, что русский!

Каждый из выступавших орал: «Слава Украине!» И эта небольшая толпа подхватывала и безустанно, эхом вторила: «С-л-а-а-в-а-а-а У-у-к-р-а-а-и-и-н-е-е!..»

Выступал очередной оратор, видимо, немолодой уже человек, с надтреснутым голосом, призвавший к поголовному убийству русских, и вдруг закричавший в невесть откуда взявшийся рупор: «Нi, нi! СЛАВАНАЦII!» И весь этот народ единодушно, словно был единым существом, единой глоткой, выкрикнул: «Слава нацii, слава!»

Толпа как-то странно перегруппировалась, встали тесно друг к другу, и я вдруг осталась одна, рядом со мною оказался только малознакомый чиновник из Областного управления по делам религий, этого известного филиала КГБ, по-нынешнему СБУ. Здесь он находился, вероятно, не из любопытства и не по случаю, как я.

— Замолчите, не говорите по-русски, пока нам за это голову не снесли, — еле слышно проговорила я.

Люди, сбившиеся как будто в колонну, подошли поближе к камню УПА, продолжая скандировать: «Слава нацii!» И эта ужасная магия коллективности, не дававшая мне возможности сдвинуться с места, вдруг улетучилась, на смену ей пришёл страх, и я побежала, подгоняемая им на детскую площадку, где, уже под светом фонаря, веселилась детвора…

Разве в моём городе, где мирно уживались самые разные национальности и народности, могло происходить такое? Если бы мне об этом кто-нибудь рассказал, я бы не поверила, что именно в Харькове звучали призывы к отмщению, к запрету языка?!

Конечно, человек продолжает жить и постепенно отходит от самых-самых своих тяжёлых воспоминаний, они как бы флёром покрываются. Если бы подобным образом не работали защитные механизмы психики, человечество, возможно, и не выжило бы.

Но я после этого уже не могла жить в своём родном городе, единственном городе… Наверное, воспоминание об этом шабаше сойдёт со мной в могилу. Самое ужасное состоит в том, что я знаю, что не прочитала об этом в книге, не посмотрела фильм или видео… Этот ужас видели мои глаза и слышали мои уши. И это он, ужас, погнал меня в тот вечер домой. А после и далее — в чужие края, за тысячи вёрст от Харькова…