Политзаключенная из Одессы, обвиненная в измене родине, вырвалась на свободу чудом - по обмену заключенными между Украиной и Россией. Старт этой процедуре дала эпатажная украинская летчица Надежда Савченко. Осужденная в России за убийство на 22 года лишения свободы, она монетизировала обмен в карьеру украинского политика. Елена Глищинская осталась "политзэком" и невозвращенцем. Через "Российскую газету" она обращается к генеральному секретарю ОБСЕ Ламберто Заньеру и генеральному секретарю ООН Пан Ги Муну с просьбой признать ее и тысячи таких, как она, политзаключенными. И остановить расползание секретных тюрем Украины и охоту за заложниками.
Она откладывала встречу до неверия в нее. "Дайте прийти в себя", - просила. Не брала трубку. И вдруг звонит: "Приходите".
Дверь съемной квартиры открывает миниатюрная дочь Катя. Из-за ее спины выглядывает пацан лет десяти, сын Максим.
- Нас папа привез, - загорелый как шоколадка Максим светится любопытством. Из-за детских спин вырастает высокая эффектная женщина с волнистыми волосами: "Слушаю вас". Она сжата как пружина.
На новость о том, что по той же модели, как она, в Харькове обвинена в сепаратизме и арестована депутат Верховной рады Украины четырех созывов 68-летняя Алла Александровская, а в Киеве по подозрению в сепаратизме задержан местный журналист Андрей Бородавка, реагирует нервной паузой.
- Это откат к средневековью, и если ничего не делать, то мы только в начале отката, - она говорит так тихо, что надо ловить каждое слово.
- Их взяли как рекрутов в надежде поставить на поток механизм обмена заложниками. Александровская и Бородавка, как Савченко - витрина "товара", за ними - безымянные похищения и передержка людей в секретных тюрьмах СБУ.
Она снова берет паузу, видно, что собирается с силами и аргументами. На первый взгляд, Глищинская противоречит сама себе. Ее, арестованную в апреле 2015 года по обвинению в "сепаратизме и государственной измене", вместе с другим одесским "сепаратистом" Виталием Диденко, в мае 2016 года обменяли по модели "два на два": на уголовников - Геннадия Афанасьева, обвиненного в подготовке терактов в Крыму, и на Юрия Солошенко, шпионившего против России. Для Глищинской выбор был как на войне - обмен или до 15 лет тюрьмы с изъятием рожденного в неволе сына Никиты.
"Я не сбегала от правосудия"
- Конечно, я благодарна всем, кто вытащил меня оттуда, - глядя на сопящего в кроватке Никитку, его мама уже не ищет слов. - У меня ведь никакой надежды не было. Но смотрите, что получается: те же Савченко, Афанасьев или Солошенко - национальные герои, а я - преступница, которая сбежала и не является в суд. Меня ждет уголовное дело по особо тяжкой статье "Измена родине".
Уже без меня было заседание суда, я отсюда прислала справку, что с Никиткой находилась в больнице, написала заявление, что согласна в режиме видеоконференции участвовать в суде. Молчание. Если я вернусь, попаду за решетку, не вернусь - объявят в международный розыск. Но я никуда не сбегала. Раз уж есть договоренность между Украиной и Россией об обмене, то надо признать, что меня вывезли в Россию, те, кто арестовал - Служба безопасности Украины. Вот я и хочу достучаться до ООН и ОБСЕ: я не сбегала от правосудия! Нужны подвижки в системе международного права, чтобы от статуса невозвращенца оградить и меня, и других. Со мной в СИЗО сидели восемнадцать человек, обвиненных в сепаратизме. Они, как и я, не признают своей вины. Что будет с ними?
Глищинская, как истая одесситка, пытается глянуть на ситуацию с иронией. На улицах Одессы висит социальная реклама: былинный герой в погонах СБУ зовет народ разоблачать "бытовой сепаратизм". Перстом он указывает на его проявления - митинги против власти, "антиукраинские" посты в социальных сетях, расклейка листовок против роста тарифов ЖКХ или обвала гривны - это и есть дорога в секретную тюрьму СБУ. Люди смотрят на растяжки как на недоразумение. Елена мимо одной из них, у старого городского СИЗО, проезжала каждый день на работу. И была уверена, что плакат, призывающий доносить, "мимо одесситов". Даже когда ее, главного редактора телекомпании "Свободная волна", помощника депутата Верховной рады Виталия Барвиненко спецслужбы задержали на сутки, Глищинскя была спокойна. Она с коллегами ехала в Измаил рассказать о создании Народной рады Бессарабии, подтвердила, что выехала на день раньше, чтобы отдохнуть у моря. Потом месяц исправно ходила на допросы в СБУ. Ей знакомые твердили: "Беги". Она как пол-Одессы: "За мной ничего такого нет". Прошел месяц. Утром в половине шестого ей в дверь позвонили.
Знакомый голос следователя СБУ попросил открыть. Елена повернула ключ.
- Меня вжали в стену, - она смотрит в пол, - катком ввалились человек шесть-восемь. В балаклавах и бронежилетах, с оружием. Я шепчу: "Тише, дети спят". Мужа не было. Они подняли детей, приказали идти в школу. Нам не дали даже переглянуться. Детьми горжусь. Испугались, но вида не подали. До сих пор с Максом, он младший, о том утре не говорим.
Обыск шел до семи вечера. Компроматом стали книги по истории Одесской области и Бессарабии, литература, привезенная из России, ее телерепортажи. Так журналист стала "главной сепаратисткой Одессы" и "организатором Народной рады Бессарабии". Но узнает она об этом она много позже. А вечером женщина переступила порог того самого СИЗО, мимо стен которого проходила и проезжала тысячи раз.
Донос ради свободы
В "пресс-хате" - отстойнике-распределителе, где заключенных держат два-три дня, ее кантовали месяц. Ее до сих пор во сне душат спертый воздух камеры, тусклый свет, прикопченный дымом от папирос, там курят, как дышат, и кошки, кошки. Они в камерах, в коридорах, в столовой, везде. Жрут, когда хотят. То, что остается, надзиратели развозят по камерам. В котле каша снизу подгоревшая, внутри сырая, сверху липкая от воды. "Не ешь, падла? - беззлобно пошутила надзирательница, увидев новенькую. - Привыкнешь".
- Я привыкла, - она смотрит в упор. - В СИЗО не выкурила ни одной сигареты. Стаж курильщицы у меня больше пятнадцати лет.
Была то в шоке, то плакала. Потом поняла: спасет барьер между "этим" и мной. Все курят, я - нет. Все матом и на "фене", я - нет.
Все смотрят телевизор, я читаю. Занялась йогой, английским. Инстинкт. Иначе люди опускаются или сходят с ума. Даже надзиратели.
Они копируют заключенных, а потом не видят, как грань разделения стерлась.
Над ней сначала посмеивались. Когда увидели, что не пронять, начали "разговоры говорить". "Воскресение" - это о чем?" - ткнули в ее книгу две девочки лет двадцати. Обе сели за убийство своих младенцев. "По пьяни", - не скрывает одна. "Малость не рассчитала силу. - Ни тени раскаянии у другой. - Та еще рожу". "Это Лев Толстой о нас, - отвечает Глищинская. - Ну, что 150 лет назад у них было в тюрьме, как сейчас". "Да ладно. - Не верят. - И сериалы?" "Мыло" о неземной любви - это святое в женской камере.
Поэтому, когда "сепаратисточка" занималась йогой, всем было не до нее.
- А мне с ними, - признается Елена, - как на воле. Тюрьма ведь такой же мир, как и свобода, только там все пороки и достоинства в миллиметре друг от друга. Когда поймешь, что достоинства есть и у воровок, торговок наркотиками, убийц и мошенниц, идеализировать никого неохота. Нас политических было пять женщин. У всех сепаратизм и подготовка терактов. Осталась одна Катя Фотеева, остальные подписали признания, чтобы отделаться условным сроком. А уголовницы не подписывают признание и ждут следствия годами. И их маринуют до вызревания.
Глищинскую тоже в первый месяц не допрашивали. Когда заметили, что убийцы с ней чуть ли не закорешились, повезли на допросы. Они проходили по одному сценарию. В 8-9 утра ее привозили в СБУ, до 14.00 она в наручниках сидела в коридоре.
Являлся следователь и "по-хорошему" предлагал признаться в том, что "вы действовали по заказу Москвы, чтобы развалить Украину". Давил: "Признаетесь, выпустим с условным приговором". Она изменила сценарий: записывала контраргументы и вручала их следователю под подпись.
- У нас есть признания вашего подчиненного, что вы глава преступной группировки сепаратистов Бессарабии, - последовал контрприем.
Когда она подготовила новые записи со свидетельскими показаниями о том, что ее в раде Бессарабии не знают, ей предложили сознаться в том, что она вместе с депутатом Верховной рады Виталием Барвиненко летала в Москву, где их завербовали российские спецслужбы. От нее опять требовались только признание и подпись. Обоснование ей выложили на стол как убойный козырь - показания на суде "сепаратиста", получившего условный срок и бежавшего в Россию.
- Только не называйте его фамилию, - просит Елена Глищинская. - Я не хочу делать подарков СБУ. Это же расчет как цепочка: каждый друг на друга должен дать показания, иначе на свободу не выйти. И тот политзаключенный не бежал, он выехал ценой показаний против меня. Он принял правила игры, а мне к пяти годам за "сепаратизм" добавили десять за "измену родине". Я идеально подходила для продолжения игры - женщина, двое детей, "все признает, все подпишет"...
Она отказалась. "Пока", - отрезал следователь. И ее перевели в камеру на двоих - к убийце, которая сошла с ума. Глищинская вошла к сумасшедшей, зная, что беременна.
Чувство справедливости убийцы
Спросить женщину, как она смогла забеременеть за решеткой, как к психу в камеру шагнуть. Начинаю нести ахинею про женщин Великих французских и русских революций, беременевших в тюрьмах и ссылках, чтобы и самой выйти, и мужа вытащить.
- Нам было не до этих мыслей, - Елена, чуть смущаясь, поправляет волосы. - Мы добились, чтобы мой муж Ярослав, адвокат, стал моим адвокатом. Я с ним могла встречаться часто, и, конечно, было не избежать того, что я забеременела. Мы не революционеры, специального расчета не было. Когда я поняла, что жду ребенка, встал вопрос - оставлять? Тут еще эта сумасшедшая... Я сразу подумала: "Там свет не выключается, если что..." А получилось как с тюремной едой: не ешь, не ешь, но есть-то надо. Так и с сокамерницей. Она же женщина, библиотекарь. Гибель мужа ее надорвала, она опустилась, по пьянке убила соседку, в СИЗО тронулась умом. Закона требовала: чтобы ее "лечили" не кошки в СИЗО, чтобы заключенные в медсанчасть попадали не за взятки, а по медицинским показаниям... У убийц, если они не маньяки, как у касты, вообще особое чувство справедливости. Только они не знают, как им распорядиться.
- Она вам посоветовала: "Оставляй мальца"?
- Это была следующая камера и убийца. Ей 69 лет, обвинили в заказном убийстве. К тому времени у меня живот было видно. Мы с Ярославом давно знали, что оставим малыша. Надеялись: выпустят. Состава преступления, доказательств и следствия нет. Не будут же меня беременную держать?
Ее держали. Когда беременность стала заметной, запретили прогулки. Под разными предлогами: нет мест, нельзя кого-то одного в камере оставлять, чаще - без объяснений. Отказали и в еде из дома. У Елены начались кровотечения. Муж добился вызова врача.
Тот прописал валерьянку, но не дал направление в медсанчасть: "По тюремным нормам вы еще не беременная". Глищинские подавали иск в Европейский суд, требуя госпитализации Елены в роддом, добились слушания дела в Страсбурге, а женщины Общества многодетных матерей Одессы табором осадили стены СИЗО.
"Па" правозащитного танго
Проснулся Никита. Хотел заплакать, но захрипел.
- Хрипы остались, - мама берет кроху на руки. - Так бывает у тех, кто был на искусственном дыхании...
Никита не дает маме договорить. Смотрит на нее так, что все вокруг лишние. Он еще не скоро узнает, что родился "в рубашке" победы матери в Европейском суде. Иск Елена и Ярослав Глищинские успели приурочить к слушаниям в Европарламенте проблемы политзаключенных Украины и трагедии в Одессе 2 мая 2014 года. Решение ЕСПЧ с предписанием о госпитализации роженицы пришло 21 апреля - за шесть дней до появления на свет Никиты. Но Глищинскую вместо роддома два дня с кровотечением снимают с капельниц и везут в суд. Два дня суды переносят. В роддом она попадает за полсуток до рождения сына.
- Я бы не назвала победой драму Елены Глищинской, - говорит один из инициаторов слушаний в Страсбурге, депутат Европарламента от Латвии Татьяна Жданок. - Она добилась права госпитализации по беременности, но ее не признали политзаключенной - "приняли к сведению". Для Европарламента политзаключенных на Украине, как и трагедии 2 мая в Одессе, как бы нет. Но двойные стандарты, пронизывающие правозащитное движение, не повод для продолжения международного расследования событий на майдане в Киеве, в Одессе и на Донбассе. Его продолжение привело к тому, что Управление Верховного комиссара ООН по правам человека (УВКПЧ. - "РГ") признало, что в Харькове незаконно задержаны от 20 до 30 человек противников киевской власти. И то, что Киев после Харькова не пустил комиссию ООН в Херсон и Одессу, о многом говорит. Опыт Глищинской тоже показывает, что не надо недооценивать международное право, его надо использовать, но нельзя полагаться только на него.
Жданок намерена проверить данные Союза политэмигрантов и политзаключенных Украины, который утверждает, что в стране около тысячи политзаключенных. Рост их числа дало расследование трагических событий 2 мая 2014 года в Одессе, когда погибших и покалеченных жертв пожара в Доме профсоюзов Генпрокуратура Украины объявила его ... "организаторами". Как итог, следствие затягивается, пострадавшие сидят в СИЗО, а футбольные хулиганы и нацисты из "Правого сектора", сжигавшие людей 2 мая, стали активистами правозащитного движения и давят на суды, требуя от них, чтобы узники Дома профсоюзов оставались узниками СИЗО.
Расследование "наоборот" получило название "синдрома Одессы". Точно по такому же сценарию несогласных с властью в Киеве, сажают в СИЗО Харькова, Херсона, Николаева, Днепропетровска. По их поводу Киев ведет переговоры с Москвой, предлагая их обменять на 600-700 украинских зэков, отбывающих сроки в России. Параллельно, по данным ООН, украинские спецслужбы похищают родственников ополченцев Донбасса для последующего их обмена на "своих".
- Вопрос стоит ребром, - считает эксперт Российского института стратегических исследований (РИСИ) Тамара Гузенкова, - или мы найдем цивилизованный механизм вызволения этих людей, или как было в бывшей Югославии, в Ираке или в Чечне, обмен заложниками перерастет в бизнес. Нам в условиях кризиса международного правозащитного танго - "шаг вперед, шаг назад" - надо создавать новую систему гуманитарного права. Нельзя таких людей, как Елена Глищинская или Алла Александровская, оставлять в статусе уголовников.
Конвой свободы
27 апреля 2016 года родился Никита Глищинский. Вес три килограмма, рост 53 сантиметра. Он не дышал, отказывали легкие. Его отправили в реанимацию. В тот же день в палату к его матери пришли люди в погонах.
- Вас внесли в списки на обмен в Россию, - сообщил прокурор, - подпишите.
Он протянул документ. В нем было написано, что Елена Глищинская согласна на обмен без сына "в связи с тяжелым состоянием ребенка".
- Стоят, ждут, - Елена говорит, что все еще не может понять, что тогда давило сильнее: послеродовая боль или их любопытство. - Лист не беру. Отворачиваюсь. Стоят. Слышу, пошли. "Обмена не будет", - кто-то из них буркнул уже в дверях.
Потом через помощника прокурора ей передадут, что она упустила последний шанс. От себя помощник добавил: "Ребенку все равно не поможешь, он тяжелый, и видеть его ты не сможешь". Ее месяц не пускали к малышу.
- Этот месяц шел вечность. - Елена смотрит в окно тихого московского двора, кажется, чтобы скрыть слезы. - От обмена отказалась, малыш в реанимации, что с ним не говорят, к нему не пускают. Прокуроры опять пошли: "Подпишите". Еще пару месяцев подержали, я бы тоже, как другие политические, все на свете подписала бы... Держала одна мысль: "Мне нужно сохранить молоко".
Митинги на улицах, муж-адвокат и сама Глищинская добились: ребенка перевели в областную больницу, ее положили в соседнее отделение и приставили круглосуточный конвой - двух мужчин и женщину.
- Пытка, - Елена снова и снова поправляет волосы, будто вместе с ними может поправить мысли тех дней. - Малыш рядом, а к нему не пускают. Конвой со мной и в туалет, и в душ. Хуже, чем в тюрьме. Там хоть в камере нет наблюдения. ... Когда меня пустили к Никитке, они все время были рядом, даже когда сцеживала молоко в бутылочку, сын сам не мог есть, ему заливали через зонд...
- Вы сохранили молоко? - Вопрос вырывается предательски, по голосу понятно, что в это трудно поверить.
- Я и сейчас кормлю грудью. - Елена не понимает вопроса.
После этих слов вспомнился телефонный разговор с ее отцом. Анатолий Романцов говорил о том, что когда снова поползли слухи об обмене, дочь жила между роддомом и судами. На одном из них ее освободили под подписку о невыезде, сняли наручники.
- Я подхожу, чтобы забрать Лену домой, - рассказывает он, - офицеры СБУ перегородили дорогу. Я: "Не имеете права!" А дочь меня словами к стене придавила: "Папа, я не свободна. Это процедура на обмен".
На выходе из здания суда Глищинскую забрал конвой СБУ. Муж шепнул: "Я получил разрешение сопровождать". В роддоме их ждали. Врачи и санитарки собрали лекарства, шприцы, пленки, бутылочки с питанием. "Не дай Бог, - провожали, - в дороге с молоком что случится". Из Одессы выехали в ночь. Лишь на трассе поняли, что их везут в Киев. 600 километров пути мать сына, снятого с аппарата искусственного дыхания, держала на весу из-за тряски. Под Киевом в лесополосе стояли часов шесть.
- Приехали люди из СБУ, - Елена рассказывает, как фиксирует, - ко мне подошел следователь и попросил написать расписку, что я не против перелета в Москву. Так я узнала, куда попаду.
Число политзэков растет
По данным Управления Верховного комиссара ООН по правам человека, на февраль 2016 года на Украине удерживались от 20 до 30 политзаключенных.
По данным Союза политэмигрантов и политзаключенных Украины, в стране число "политзэков" тайных тюрем СБУ превышает 150 человек.
По данным представителя Киева в Минской контактной группе Виктора Медведчука, Украина готова обменять до 1000 заключенных на 600 украинских заключенных, отбывающих сроки лишения свободы в российских тюрьмах.
Источники - ООН, Союза политэмигрантов и политзаключенных Украины
"Я отказываюсь от обмена"
В СИЗО Одессы сидят двое граждан России, проходящих по делу о событиях 2 мая 2014 года. Евгений Мефедов в 2013 году купил квартиру в Одессе и переехал туда жить. 2 мая он получил травмы, обвинен в организации массовых беспорядков, вины не признает и отказывается от обмена.
- Я не согласен менять свободу на свободу для террористов, - заявил он в суде.
Россиянин Максим Сакауов задержан 2 мая 2014 года на основании наличия у него российского паспорта. Обвиняется в участии в массовых беспорядках.