Договорились о времени. Встретились у нас. Пришёл журналист, коим оказался гражданин Соединённых Штатов. Милый, добрый, непуганный. Мысленно, видимо, по второму разу описывающий праймериз на Аляске.
После пятого вопроса я поняла, что «сюрпризов» не будет, и мы движемся строго по традиционной схеме: «как относитесь к сравнениям с Псаки», «что ощущаете, работая в мужском коллективе», «как строятся взаимоотношения с руководством» и т. д. Ну то есть профайл уже где-то лежит и ждёт легализации живым общением.
Американец совсем не виноват, всё эта вечная русская скука. Как нападёт, только и жди неприятностей. Времени на крупное хулиганство не было — я спешила, поэтому решила ограничиться мелкой шалостью. Затаилась и жду. Между прочим, не обязательно сразу плохого!
— Вы развенчали миф о том, что российские и советские дипломаты необщительные, закрытые и некоммуникабельные. Как Вам это удалось? — вот так запросто и практически сразу коллега всучил мне в руки двустволку, выданную редакцией в качестве НЗ.
Выдали-то в качестве оружия обороны или нападения (как пошло бы). А он возьми её и сунь мне в руки. Так ещё и дулами к себе.
Я даже как-то растерялась, ведь убийство журналиста, тем более иностранного, да ещё в своём кабинете… Всего этого в рабочем графике не значилось.
— А кого Вы имеете в виду, говоря о «необщительных» дипломатах? — ответила я, не целясь, но заинтересованно рассматривая ружьё. Непристреляное, как никак, опасная штука.
— Ну, как же. Эти… Дипломаты. Российские, — продолжал он, изо всех сил засовывая мой указательный палец в скобу спускового крючка.
История приобретала вполне конкретные очертания, и они, безусловно, мне были знакомы. Даже если. Но что делать с трупом, кровью, запахом пороха, наконец? Мне через 40 минут пресс-конференцию вести, а вдруг по лицу заметят. Хотя это вряд ли. Или гильза стреляная из кармана выпадет? Хорошо, что одна. Двумя патронами тут делать нечего.
— Российские? — переспросила я, глазами проверив затвор. Он был на взводе и располагал меня к тому же.
Кровь не вскипала, но инстинкт просыпался. И в этом не было ни капельки удовольствия. Без азарта инстинкт отвратителен.
— Российские и советские… — суицидально настаивал собеседник, давя грудной клеткой на дула.
— А кто конкретно? — усилием воли снимая палец с пускового крючка, уточнила я.
Он старался не смотреть в глаза. Наверное, хотя бы об этом предупредили: глаза, короткие юбки, внешнее очеловечивание — это всё опасная личина кремлёвских сирен.
— В смысле? — он не замечал, как МИДовское информационное животное плавно кладёт на спусковой крючок уже его руку.
А что прикажете делать?! Он сам пришёл, между прочим! И сам не понимал, о чем спрашивает. И ружьё это ржавое мне дал тоже сам. Я не хотела ничего такого. То есть даже не собиралась. Потому что, как я ни старалась, в охоту история никак не превращалась. Назревало тупое убийство с массой смягчающих.
— Ну хотя бы одну фамилию, для примера, чтобы понять, о ком из некоммуникабельных представителей отечественной внешнеполитической службы идёт речь, — я предприняла отчаянную попытку, наконец придумав, что мы выруливаем на доведение до самоубийства. А это отнюдь не убийство, ибо у жертвы есть шанс. И, в конце концов, всегда можно будет всё списать на Чехова.
На шанс жертва отвела себе около минуты, а потом всё-таки бабахнуло:
— Например, Михаил Касьянов.