Восемьдесят лет назад, в середине октября 1941 года, положение Москвы было безрадостным. Немец продолжал наступать. Конечно, уже не теми темпами, что ранее. Контрудары Красной армии, пусть локальные, замедляли продвижение нацистов на восток. К тому же действовало то универсальное правило, что коммуникации обороняющейся стороны делаются все короче, а наступающей — все длиннее.
Тем не менее не то что о переходе в контрнаступление (оно началось лишь 6 декабря), но даже и о стабилизации фронта речи не было. Немец продолжал дожимать.
Однако 16 октября 1941-го в боестолкновениях не случилось ничего фатального. Не произошло такого неприятельского прорыва, который сминал бы фронт, обращая защитников в беспорядочное бегство. Решительного немецкого наступления не было, однако паническое бегство гражданского населения — произошло.
Конечно, паника на войне — страшная вещь. Когда силы сторон перенапряжены, а тяготы и лишения — а еще больше страхи — очень велики, в любой момент паника может возникнуть, подобно степному пожару. "Мы отрезаны, нас предали, спасайся кто может!"
Что же до спускового крючка, им послужило принятое 15 октября секретное постановление (но ведь давно замечено, что в России все секрет и ничего не тайна) о частичной эвакуации партийно-правительственных учреждений и о подготовке к взрыву (на случай чего) ряда важных объектов и зданий.
В самом решении не было ничего крамольного. Ряд учреждений потом и в самом деле был эвакуирован в Куйбышев, сделавшийся второй столицей. Важные объекты и вправду имело смысл заминировать, чтобы не достались немцу.
Другое дело, что все это было исполнено самым безобразным и хаотичным образом.
Эвакуация руководства выразилась в его бегстве. Начальники народа (не все, но многие) поняли инструкцию так, что можно хватать что можно и что поместится в автомобили и вагоны и поспешно двигаться на восток. Здания на Старой площади были брошены, шкафы и столы с секретной документацией разграблены. На улицах горели многочисленные марксистско-ленинские труды, в которых перестали видеть источник мудрости, а стали видеть нежелательную улику в глазах возможных новых хозяев.
Ибо одни бежали без оглядки, а другие готовились к приходу немцев. Естественно, были и случаи мародерства, и разграбления магазинов, тем более что дезориентированная милиция не вмешивалась.
Трагикомическим символом паники была судьба В. И. Лебедева-Кумача, автора слов "Священной войны". Он провел все это время на товарной станции, где пытался погрузить в вагон свой многочисленный домашний скарб, привезенный на двух пикапах. По итогам этой борьбы он помешался в рассудке.
И все же, к счастью для нашей страны, паника не приобрела необратимый характер. Уже вечером 16-го заработало метро (демонтировать к тому времени успели только два входа на станции "Динамо"). Вновь пошли трамваи. Московское руководство выступило с успокоительными речами, уверяя, что Москва сдана не будет. А через два дня было введено осадное положение, предусматривавшее расстрел паникеров и подстрекателей на месте. Жестоко, но действие это оказало.
Что до самого товарища Сталина, то вопрос о его планах и спустя 80 лет остается темным. Первоначальная паника как раз была связана с тем, что эвакуация руководства была истолкована так, что и Сталин покидает столицу. А это уже лучший предлог для "спасайся кто может и как может". Если Верховный непонятно где, то какой же с нас спрос?
Есть предание, что товарищ Сталин приехал на железнодорожную станцию, куда был подан состав, походил по перрону, после чего поехал обратно в Кремль, закрыв таким образом вопрос. Ни подтверждения, ни опровержения этому нет. Все, что нам известно: Сталин из Москвы не уехал.
В чем он был глубоко прав. Парижская паника лета 1940-го началась как раз с того, что 14 июня правительство эвакуировалось (причем неизвестно куда), французы бежали в беспорядке (и тоже неизвестно куда) на автомобилях, подводах, с ручными тележками и просто в чем есть, после чего Франция кончилась. Осенью 1941 года падению Парижа был всего год с небольшим, и в Москве это должны были помнить.
Кстати, и Третий Рейх усвоил уроки советской осени 1941 года. В 1945-м, когда Красная армия выходила на Зееловские высоты, последний аргумент немецкой пропаганды заключался в том, что как в 1941 году случилось чудо под Москвой и русские пошли в успешное контрнаступление, так и в 1945-м под руководством фюрера будет зеркальное чудо под Берлином.
Чуда не случилось, однако упорное нежелание Гитлера отправиться в неприступный Альпийский редут в Верхней Баварии, наверное, было связано и с памятью об осени 1941-го. Укрыться в Альпах было возможно, и даже продержаться там еще несколько месяцев. Но кто бы слушал вождя и кто бы все это время исполнял его приказы?
Возможно, подобные мысли приходили в голову и Сталину 16 октября.
Он предпочел остаться в своей столице, а там будь что будет. Державное решение, которое спасло страну.
Другое дело, что вспоминать панику 16 октября 1941 года было крайне неприятно, поэтому многие годы ее вообще не существовало в публичном поле. Только "нерушимой стеной, обороной стальной", а ничего другого как бы и не было. Хотя было всякое.