Выступают ли коммунисты за пресловутую вменяемую им «уравниловку»?
Обвинение это не имеет под собой никакой почвы. Более того, такое понимание «равенства» коммунистические учителя считали «вульгарным» и «буржуазным».
Отрицание вульгарного понимания равенства, как равенства плодов труда, равенства имущества, мы встречаем уже на страницах ранних работ К. Маркса «Нищета философии» (1847 г.). В этой работе Маркс как раз полемизирует с французским социалистом П.-Ж. Прудоном и английским социалистом Бреем. Прудон в своей работе «Философия нищеты» (также 1847 года), отталкиваясь от принципа, что цена любого товара может быть выражена в эквивалентном количестве рабочего времени, поставил знак равенства между рабочим временем любого работника безотносительно его навыков и сферы деятельности. Проще говоря, сделал вывод, что один час труда одного работника равен одному часу труда другого. Осуществив в теории ту самую «уравниловку» за которую либералы и представители правого лагеря вообще так любят бичевать коммунистов. Аналогичный вывод сделал и Брей.
Пьер-Жозеф Прудон (1809-1865)
Маркс категорически протестует против такого подхода:
Предположим, что Пётр проработал двенадцать часов, а Павел только шесть часов; в таком случае Пётр может обмениваться с Павлом только шестью часами на шесть часов, остальные же шесть часов останутся у него в запасе. Что сделает он с этими шестью рабочими часами? Или ровно ничего не сделает, и, таким образом, шесть рабочих часов пропали для него даром, или он просидит без работы другие шесть часов, чтобы восстановить равновесие, или, наконец, — и это для него последний исход — он отдаст эти ненужные ему шесть часов Павлу впридачу к остальным.
Итак, что же, в конце концов, выигрывает Пётр по сравнению с Павлом? Рабочие часы? Нет. Он выигрывает только часы досуга, он будет вынужден бездельничать в продолжение шести часов. Чтобы это новое право на безделье не только признавалось, но и ценилось в новом обществе, это последнее должно находить в лености величайшее счастье и считать труд тяжёлым бременем, от которого следует избавиться во что бы то ни стало. И если бы ещё, возвращаясь к нашему примеру, эти часы досуга, которые Пётр выиграл у Павла, были для Петра действительным выигрышем! Но нет. Павел, который вначале работал только шесть часов, достигает посредством регулярного и умеренного труда того же результата, что и Пётр, начавший работу чрезмерным трудом.
Каждый захочет быть Павлом, и возникнет конкуренция, конкуренция лености, с целью достичь положения Павла.
Итак, что же принёс нам обмен равных количеств труда? Перепроизводство, обесценение, чрезмерный труд, сменяемый бездействием, словом, все существующие в современном обществе экономические отношения за вычетом конкуренции труда.
В дальнейшем Маркс развивал эту свою точку зрения, всячески подчеркивая, что такой подход является чуждым
коммунистическому движению, что этот подход – коммунистическая архаика.
Господство вещественной собственности над ним (над таким до-коммунизмом - прим. Robespierre) так велико, что он стремится уничтожить все то, чем, на началах частной собственности, не могут обладать все; он хочет насильственно абстрагироваться от таланта и т. д. Непосредственное физическоеобладание представляется ему единственной целью жизни и существования; категория рабочего не отменяется, а распространяется на всех людей; отношение частной собственности остается отношением всего общества к миру вещей… Этот коммунизм, отрицающий повсюду личность человека, есть лишь последовательное выражение частной собственности, являющейся этим отрицанием. Всеобщая и конституирующаяся как власть зависть представляет собой ту скрытую форму, которую принимает стяжательство и в которой оно себя лишь иным способом удовлетворяет. Всякая частная собственность как таковая ощущает — по крайней мере по отношению к более богатой частной собственности — зависть и жажду нивелирования, так что эти последние составляют даже сущность конкуренции. Грубый коммунизм есть лишь завершение этой зависти и этого нивелирования, исходящее из представления о некоем минимуме. У него — определенная ограниченная мера. Что такое упразднение частной собственности отнюдь не является подлинным освоением ее, видно как раз из абстрактного отрицания всего мира культуры и цивилизации, из возврата к неестественной простоте бедного, грубого и не имеющего потребностей человека, который не только не возвысился над уровнем частной собственности, но даже и не дорос еще до нее.
Для такого рода коммунизма общность есть лишь общность труда и равенство заработной платы, выплачиваемой общинным капиталом, общиной как всеобщим капиталистом. Обе стороны взаимоотношения подняты на ступень представляемой всеобщности: труд — как предназначение каждого, а капитал— как признанная всеобщность и сила всего общества.
То есть «уравнительный коммунизм» есть капитализм наизнанку: над ним также господствуют отношения частнособственнического характера, жажда стяжательства и наживы, только подкрепленная ненавистью к любому проявлению имущественного неравенства.
Это квази-капитализм очень мелких собственников. По сути этот вульгарный уравнительный коммунизм есть тот же фетишизм собственности, только в извращенном виде: если для капитализма фетишем является преумножение личной собственности, то для вульгарного коммуниста – отъем собственности капиталиста. Причем и в том и в другом случае субъект не преодолевает имущественного фетишизма, а становится его жертвой, служит ему. И в том и в другом случае он добивается собственных целей за чужой счет.
Типичный пример геттоизации коммунистического движения.
Кстати говоря, в своих рассуждениях Маркс опирался на реальный опыт эпохи Великой Французской Революции, в недрах которой и зародился этот вульгарный коммунизм «равного распределения». Активным его сторонником являлся, например, видный деятель той эпохи Гракх Бабеф .
Гракх Бабеф (1760-1797)
В дальнейшем Ленин со свойственной ему лаконичностью и меткостью фраз и вовсе отнес (нельзя сказать, что необоснованно) такой вульгарный коммунизм к разновидностям буржуазной идеологии, не имеющей к коммунизму истинному ни малейшего отношения.
Владимир Ильич Ленин писал об этом так: «Энгельс был тысячу раз прав, когда писал: понятие равенства есть глупейший и вздорный предрассудок помимо уничтожения классов. Буржуазные профессора за понятие равенства пытались нас изобличить в том, будто мы хотим одного человека сделать равным другим. В этой бессмыслице, которую они сами придумали, они пытались обвинить социалистов. Но они не знали по своему невежеству, что социалисты — и именно основатели современного научного социализма, Маркс и Энгельс — говорили: равенство есть пустая фраза, если под равенством не понимать уничтожения классов. Классы мы хотим уничтожить, в этом отношении мы стоим за равенство. Но претендовать на то, что мы сделаем всех людей равными друг другу, это пустейшая фраза и глупая выдумка интеллигента, который иногда добросовестно кривляется, вывертывает слова, а содержания нет, — пусть он называет себя писателем, иногда ученым и еще кем бы то ни было.
И вот мы говорим: мы ставим себе целью равенство как уничтожение классов.»
В этой последней фразе Ленина и заключается стремление коммунистов к единственно возможному равенству: к равенству гуманистическому, когда каждому человеку представляются максимальные возможности для самореализации. Ведь что такое классовые перегородки? Это в разделении общества на страты, где не функционируют социальные лифты, где человек скромного положения не может подняться над ним, где рабу предначертано быть рабом, и его детям, и его внукам. Где, как сказал Экзюпери, в каждом из этих детей возможно убит Моцарт.
И с чьей подачи в коммунизм летят стрелы обвинений в вульгарщине и уравниловке? С подачи тех, кто заинтересован в убийстве Моцарта и вечном разделении человечества на расу рабов и расу господ. Многочисленные «публицисты» кричащие о швондерах и шариковых, поют с голоса тех немногих тысяч, готовых ввергать в социальный ад сотни миллионов людей в Африке, Азии, России, Латинской Америке – по всему миру. С голоса тех, кто ради повышения или понижения биржевых котировок готов провоцировать войны, уносящие десятки тысяч жизней, заставляющие миллионы человек бежать в чужие страны. С голоса тех, кто сегодня разыгрывает карту терроризма, радикального ислама, потоков беженцев, мирового кризиса. С голоса мировых финансовых элит.
Вот кто сегодня, как и сто лет назад, заводит антикоммунистическую музыку для того, чтобы идеи свободы, равенства, братства и социальной справедливости стали реликтом прошлого.