Во-первых, потому что это один из наиболее динамично развивающихся регионов. Даже если брать вопросы фондового рынка, капитал китайского рынка вполне сопоставим с такими рынками как США или Европа. Во-вторых, много сфер сотрудничества, связанных с развитием транспортных магистралей, сотрудничества в рамках "Шелкового пути", который продвигает Китай. И, наверное, немаловажную роль играет то, что в сотрудничестве с этим регионом нет политического компонента, который мы сегодня видим в отношениях с США и Европой. Последние через экономическое сотрудничество или даже, скорее, несотрудничество нам пытаются навязать какие-то нормы поведения или какую-то политику.
Форум с каждым годом набирает обороты. В этом году здесь лидеры Японии, Южной Кореи и Монголии. Безусловно, очень важен политический диалог — по ситуации с Северной Кореей, и вопросам развития наших взаимоотношений, и, надеюсь, по проблеме заключения мирного договора с Японией, отсутствие которого до сих пор мешает развитию нашего экономического сотрудничества с Японией.
Но и огромный пласт экономических отношений, потому что на форум приезжают сотни бизнесменов из таких стран, как Китай, Корея, Япония. Там идут и встречи, и дискуссии, что, конечно, способствует развитию Дальнего Востока и более масштабному, глобальному сотрудничеству российского бизнеса и бизнеса восточных стран-соседей.
— В умах простых людей Восток для России сейчас должен заменить Запад. Это возможно?
— Потенциал имеется большой, там большие рынки. Другое дело, что Восток сегодня, прежде всего китайский рынок, достаточно жестко регламентирован и в определенной степени огражден от иностранных инвесторов: вы не можете разместить акции российской компании на Шанхайской фондовой бирже. Она существует только для китайцев.
И предмет нашего диалога — чтобы российские компании имели доступ на этот огромный финансовый рынок. Китай очень азартный, кстати, рынок. Но китайцы пока сохраняют ограничения, и не только для нас — они касаются всех иностранцев. В этом плане нет дискриминации.
Наверное, я бы не ставил вопрос, что надо что-то заменить — мы не используем еще потенциал этого рынка. Если мы будем использовать его полностью, то роль западных рынков для нас будет значительно меньше. И на это нацелены наши усилия сегодня.
— Означает ли это, что у нас с американцами бизнеса уже не будет, надеяться нам не на что, санкции навсегда?
— У меня есть точка зрения, что ситуация не изменится до тех пор, пока американская политическая элита не поймет, что те изменения, которые произошли сегодня в России, — фундаментальны, что Россия сегодня четко заявила о своем праве на суверенитет, самоидентичность, на свою роль в мировых делах.
США проводили политику вытеснения России с мировой политической арены с момента распада Советского Союза, в том числе и с постсоветского пространства. И не случайно Барак Обама заявил о том, что Россия является региональной державой. Но даже в рамках постсоветского пространства мы видели движение НАТО сначала в Прибалтику, потом в Грузию и потом и в Украину.
Когда американский посол в Москве в беседе со мной заявил о том, что американцы не имели планов базировать свой флот в Севастополе, у меня кроме усмешки это ничего не вызвало. Сегодня американская элита шокирована и Трампом, и тем, что им пришлось иметь дело с новой Россией, она не знает, что делать. И русофобия, которая сегодня звучит, это определенное состояние общества, которое должно переболеть и понять, что у Америки нет другого пути, как договариваться с Россией и решать совместно международные проблемы, потому что если они боятся Ким Чен Ына, то вступать в серьезный конфликт с Россией — просто безумие.
Во многом русофобия адресована не столько России, но и Трампу, с помощью нее антитрамповские силы пытаются отстранить его от власти. В Америке сегодня нет стабильной исполнительной власти, там нет по большому счету эффективного президента, потому что ему просто-напросто не дают работать.
Я присутствовал на закрытой встрече для крупного западного бизнеса, где один из очень видных представителей демократической партии сказал: "Мы все равно уберем Трампа либо за связь с Россией, либо за отмывание денег, либо признаем его сумасшедшим". Но при таком подходе, наверное, очень непросто будет Трампу работать. Хотя, на мой взгляд, он имел довольно конструктивные подходы по отношению к России, он просто не может их реализовать.
Говоря о бизнесе, хочу сказать, что американский бизнес никогда не прекращал с нами работать. Более того, после введения санкций американские банки даже как бы подчеркнуто уделяли внимание работе с нашим банком, подчеркнуто вели себя, я бы сказал, дружественно, и до сих пор отношения у нас сохраняются.
Я хотел привести один показательный интересный пример. На одной конференции в Лондоне я выступал и дискутировал с представителями американских и британских политических кругов. Конференция проводилась под эгидой одной очень крупной финансовой американской организации. Ее лидер находится в пятерке крупнейших финансистов в США.
В конце этой дискуссии он спросил: "Послушайте, что вы пристали к России? Россия с Украиной жили сотнями лет вместе, это была единая страна. У них свои отношения. А мы сейчас их втянем в НАТО, мы втянем в ЕС. А вот если бы россияне начали в Мексике рулить, как бы американцы отреагировали?". Зал замолчал. И люди в зале начали поворачиваться в мою сторону, махать руками, подмигивать в поддержку. А это говорил один из столпов американского финансового рынка.
Я думаю, что бизнес всегда более прагматичен — даже если бизнесмены не согласны с нами в каких-то политических оценках и пристрастиях, они все равно понимают, что путь санкций, путь экономической войны бесперспективен и вредит всем.
Ситуация в конечном итоге должна прийти к нормальной развязке, но, боюсь, что путь будет долгий и непростой. И нынешний закон, который был принят, конечно, ухудшает ситуацию, поскольку он по существу лишает президента США конституционного права вести внешнюю политику. Президент Путин недаром недавно сказал о том, что нелепо ставить нас в один список с Северной Кореей и при этом, как это пытаются делать США, просить поддержки у России в санкциях против КНДР.
Вроде бы абсурд, но я боюсь, что введение потенциальных новых санкций — а этот закон принят поспешно, небрежно, он настолько широк, что по существу позволяет американцам применять в отношении России любые меры, — не улучшает атмосферу отношений между Россией и США.
— В декабре прошлого года президент Владимир Путин в послании Федеральному Собранию поставил задачу правительству представить в мае программу ускоренного экономического роста, причем темпами выше среднемировых. Какова дальнейшая судьба этой программы?
Что вы знаете об этом?
— Мне часто задают вопросы: что вы ждете от нового президентского срока, какие реформы. У нас президент, я надеюсь, останется нынешний, и я не думаю, что он выдвинет программу, коренным образом отличающуюся от экономической политики, проводимой в настоящее время. Да это и не требуется. Но, конечно, будут вноситься коррективы с учетом динамики экономических процессов в стране и в мире.
— Мне часто задают вопросы: что вы ждете от нового президентского срока, какие реформы. У нас президент, я надеюсь, останется нынешний, и я не думаю, что он выдвинет программу, коренным образом отличающуюся от экономической политики, проводимой в настоящее время. Да это и не требуется. Но, конечно, будут вноситься коррективы с учетом динамики экономических процессов в стране и в мире.
В частности, президент на форуме в Санкт-Петербурге говорил о цифровой экономике как о некой ключевой задаче. Я думаю, что эта тема совершенно понятная, а пути ее достижения в той или иной степени зависят, каким образом мы подстраиваем под это нашу модель развития. Это уже, наверное, дело правительства и экономистов.
Например, в правительстве сегодня очень сильный экономист — министр экономики, он работал раньше в банке ВТБ, был у нас ведущим аналитиком по макроэкономике. Я очень надеюсь, что он тоже внесет большой вклад и уже вносит в развитие экономической теории и политики правительства.
Поэтому, я считаю, что та стратегия, которая вырабатывается правительством и независимыми экспертами — Алексеем Кудриным, Столыпинским клубом — в какой-то форме будет упакована в одну, и, наверное, в следующем году она будет оглашена.
Жизнь вносит свои коррективы, и технологии играют важную роль. Ситуация, которая складывается в мире — экономические войны, которые нам объявлены странами Запада, прежде всего США, теперь заставляют нас смотреть на многие вопросы, к которым мы относились раньше, может быть, немного легкомысленно, более пристально.
Раньше мы считали, что рынки глобальные, и всегда все можно достать, купить на Западе, а сейчас мы больше думаем о том, что есть необходимость в ряде ключевых стратегических направлений, например, в машиностроении, приборостроении, других высокотехнологичных отраслях. Я думаю, что импортозамещение — тема очень важная.
Мы ожидаем в этом году экономический рост порядка 1,4-1,5%, в следующем году он может быть более 2%. Но это, конечно, недостаточно для нас. Нам нужны показатели роста выше, чем среднемировые.
— Вы в диалоге с Шанхайской фондовой биржей. Можете ли раскрыть детали переговоров? Значит ли это, что ВТБ интересно размещение на этой бирже?
— Мы ведем переговоры относительно размещения российских облигаций на китайской бирже. Китайский финансовый рынок большой. И повторяю, с чего начал, что он пока закрытый и мы хотели бы пробиться на него. Ведь биржи США или Великобритании для нас закрыты сегодня по политическим мотивам.
— Сейчас в Европе у ВТБ идет реорганизация бизнеса. Вы можете сказать, как идет процесс? Вы планировали переходить на единую лицензию, закрыть банк во Франции…
— Поскольку нынешняя ситуация достаточно неблагоприятная, мы приняли решение о реорганизации бизнеса в Европе. Оно не приведет к ухудшению нашей деятельности, но серьезно — примерно на треть — сократит наши издержки, а это порядка 90 миллионов евро.
Мы применяем новую схему, которая сегодня существует в Европейском союзе, уже получили одобрение Европейского Центрального банка. Это единая лицензия, раньше было три лицензии на каждую страну. Мы работали во Франции, мы работали в Австрии, мы работали в Германии. Сейчас, с учетом возрастающей роли Франкфурта в результате выхода Великобритании из ЕС, мы считаем, что у нас центр с единой лицензией должен быть во Франкфурте, что не исключает возможность работать на территории всего Европейского союза.
— Также вы заявляли о планах сократить примерно 20-30% сотрудников, работающих в Европе. Как идет процесс сокращения? Изменились ли планы?
— Нет, планы не изменились, процесс идет. Есть соответствующие законодательные процедуры, как это сделать. У нас там работают примерно 350 человек, сокращать будем и повышать производительность труда.
Мы всегда акцентировали наше внимание именно на российских клиентах, которые работают в Европе, на кредитовании наших экспортеров, инвесторов, в том числе в евро. И мы эту работу продолжим.
— Наверное, самой главной болевой точкой в деятельности ВТБ является ситуация на Украине, как и у ряда других крупных российских банков. Не удалось ли договориться с Национальным банком Украины о продаже украинского бизнеса?
— Я абсолютно уверен, что у руководства Украины нет желания, чтобы мы продали там банки. Нас просто будут удушать. Я даже думал, может, обратиться к президенту, потому что наш банк ВТБ — это банк, который принадлежал господину Порошенко в свое время.
Это бывший банк "Мрия", что означает "мечта". Сейчас власти делают все, чтобы удушить эту бывшую мечту господина Порошенко окончательно. По крайней мере, два предыдущих покупателя, которые реально хотели купить, не получили разрешение Нацбанка.
Поэтому наша задача сегодня — это поэтапно, постепенно списывать дальше задолженность, там ее немного осталось. Мы в основном создали уже резервы и продолжим сокращать нашу деятельность до, наверное, одного офиса в центре Киева. Я думаю, что мы к этому придем.
Мы продаем активы и недвижимость, которые у нас там есть. Мы продаем кредиты или получаем возврат кредитов, потому что мы хотим, чтобы банк ВТБ Украина не остался должен никому. И, естественно, при сворачивании наших филиалов будем возвращать все деньги вкладчикам.
Пока такой план — хотим минимизировать активность и наши издержки. Если, конечно, вдруг изменится позиция украинского руководства, и они по-честному начнут играть, то тогда, наверное, есть возможность продажи банка. Но сегодня я вижу просто чисто политические препятствия для этого.
— Так все-таки вы будете общаться на эту тему с господином Порошенко?
— Я думаю, что это бессмысленно. Потому что покупатели, которые общались с Петром Алексеевичем, приходят сначала очень радужные и говорят, что им разрешили купить банк, а потом почему-то на более низком уровне это запрещают. Нет, я не общался с господином Порошенко с тех пор, как он стал президентом.
— Всех интересует судьба приватизации ВТБ, хотя неоднократно вы и правительство заявляли, что без снятия санкций это делать нецелесообразно.
— В целом наша экономика нуждается в приватизации, безусловно, и я даже бы сказал, что приватизации миноритарных пакетов недостаточно.
Для банка, честно говоря, не вижу сегодня большой разницы: ВТБ на 40% принадлежит частным инвесторам, в том числе иностранным, мы живем по законам рынка, и эту работу продолжим. От того, что доля частных инвесторов возрастет до 49%, вряд ли что изменится в работе банка.
Я просто сегодня в этой ситуации не вижу возможности для приватизации. Мне кажется, разговор надо отложить на какое-то время. И правительство согласилось со мной. Думаю, что все зависит от того, когда санкции будут сняты.
— Сейчас правительство обсуждает вопрос дивидендной политики компаний с госучастием, рассматриваются разные варианты…
— Мы считаем, что дивиденды надо платить. ВТБ в последние годы платил примерно 15 миллиардов рублей независимо от нашей прибыли. Сейчас прибыль резко растет. Если в позапрошлом году прибыль была ноль, в прошлом — 50 миллиардов, в этом — 100 миллиардов. Я думаю, что мы выходим спокойно на эту сумму. В следующем году — 150 миллиардов рублей.
Конечно, дивиденды будем увеличивать. Не знаю насколько, потому что есть две точки зрения.
С одной стороны, правительство считает, что нужно платить больше дивидендов. С другой стороны, Центральный банк, и я с ним солидарен, говорит, что — особенно в условиях санкций — у нас нет другого источника капитализации, кроме собственной прибыли, поскольку внешние рынки закрыты, а у российского правительства просить денег больше не хотим.
Поэтому если мы будем распределять прибыль целиком на дивиденды, то, конечно, для роста капитала, развития нашего бизнеса, роста портфеля у нас не будет возможности. Я думаю, что должен быть баланс. Дивиденды в размере 50% чистой прибыли, я считаю, максимально возможными.
— Какого решения от Банка России ожидаете по ключевой ставке в сентябре?
— Я на самом деле искренне, не в плане подхалимажа, говорю, что нынешний председатель ЦБ, на мой взгляд, лучший за все постсоветское время: имеет правильные экономические подходы и необходимую жесткость, проводит диалог с банками.
Мы ожидаем, что ставки к концу года будут порядка 8,25%, а к концу следующего года — 7%. Подход осторожный, но, на мой взгляд, рациональный.
Помню свои годы работы в Лондоне в посольстве. Тогда Маргарет Тэтчер тоже считала, что инфляция — главный враг британской экономики, и довольно успешно эту тему решила. Мы тоже решаем.
По нашим оценкам, инфляция по итогам года не превысит 3,5% — рекорд для России. Сама по себе низкая инфляция не решает все проблемы, в том числе и с инвестициями. Но, не решив эту проблему, точно нельзя двигаться вперед. На мой взгляд, в сентябре ЦБ мог бы снизить ставки, по крайней мере, на 0,25 процентного пункта.
— Каково ваше мнение к нововведениям ЦБ в сфере надзора?
— Я несколько более критично отношусь к людям, которые работают сегодня в системе надзора. Я считаю, что многие решения запаздывают, что применение "Базеля III" в довольно жесткой форме является не вполне оправданным. Нельзя забывать, что все крупнейшие банки — и Сбербанк, и ВТБ, и Газпромбанк, и Россельхозбанк, и ВЭБ — находятся под санкциями, а этого нет ни в одной стране мира.
"Базель III" тяжел даже для западных банков. Я регулярно встречаюсь со своими европейскими коллегами, руководителями крупнейших банков Европы. У нас такой есть формат, и каждые полгода мы за закрытыми дверьми два дня обсуждаем совместные проблемы.
Все крайне недовольны "Базелем III". Все считают, что "Базель III" — это такой перебор, реакция надзора на события кризиса 2007-2008 годов. Всем очень тяжело и для всех очень дорого.
Все говорят, что это сдерживает кредитование. Для нас вдвойне тяжело, потому что наша экономика по рейтингу серьезно уступает европейской. Многие положения "Базеля", которые приняты для всех, куда лучше будут работать для банков Германии и Италии, где рейтинги страны на порядок выше, чем у нас. С другой стороны, я понимаю и Центральный банк, который говорит, что сейчас легко выпасть из общей обоймы, потом будет трудно догонять.
Баланс нужно найти, чтобы не выпадать из мирового процесса. Но, с другой стороны, нужно исходить из реалий сегодняшнего дня.
— Как бы вы могли прокомментировать последние резонансные события в банковской сфере — отзыв лицензии у "Югры", письмо аналитика "Альфа-Капитала" и санацию "Открытия"?
— Вопрос сложный, этический. С одной стороны, действительно, такие вещи всегда провоцируют панику, этого нужно избегать, и Центральный банк избегает.
Что касается сотрудника частного банка, который давал советы своим клиентам, то его тоже можно понять, но, может, это надо было делать не в такой форме. Если аналитик видит, если он понимает, что у банка есть проблема, то, наверное, какие-то намеки, совет он может клиентам дать.
Но там есть и более глубинные проблемы — банк очень быстро неорганически развивался, ушел в сферу страхования, где тоже были риски.
Я считаю, что банк "Открытие" — добросовестный банк, который просто просчитался с точки зрения скорости развития. И то, что Центральный банк вошел в число акционеров "Открытия" — хорошая новость для клиентов банка, потому что все обязательства будут выполняться. Иметь такого акционера, как ЦБ, мечтал бы любой. Другое дело, что это создает особую ситуацию, ведь мы последние 20 лет пытались избавиться от этого.
Я когда пришел в ВТБ, то первая моя задача была — это обеспечить продажу акций ВТБ от Центрального банка правительству. Потому что было принято принципиальное решение, что регулятор — и это правильно — не имеет права, не должен владеть акциями других банков. Исключение было сделано только для Сбербанка с учетом его особого места и особой роли для населения.
А сейчас мы, по существу, присутствуем в начале новой эры, когда будут появляться своего рода новые сбербанки, где акционером будет регулятор. Он должен регулировать, он должен контролировать, но он не должен владеть и "рулить" банками. Другое дело, что ЦБ это понимает, поэтому его задача — санировать и продавать. Но вопрос, будет ли кому продать, — уже другой.
— ЦБ после финансового оздоровления планирует продать "Открытие" на рынке. ВТБ интересен этот актив?
— Об этом сейчас бессмысленно говорить, потому что банк должен пройти процедуру оздоровления. Мы всегда открыты для диалога на эту тему, но надо посмотреть. Нас прежде всего интересует, какой там бизнес останется. Я думаю, что раньше, чем через два года, этот вопрос не встанет. Процедура санации, плохие активы должны уйти. Я думаю, что минимум 2-3 года банк будет находиться под управлением ЦБ. А там посмотрим, как жизнь сложится.
— Эксперты говорят, что регулятору придется включить печатный станок и напечатать чуть ли не триллион рублей, чтобы закрыть "дыру" в балансе банка "Открытие". Обоснованы ли эти оценки?
— Я такого не слышал, по заявлению зампреда ЦБ, речь шла о 250-400 миллиардах рублей. Не считаю, что это повлияет на финансовую, денежную ситуацию в стране, вызовет девальвационный взрыв. Мы и сами проходили этот путь, когда 295 миллиардов рублей были выделены на санацию Банка Москвы. Эти деньги были немедленно инвестированы в государственные ценные бумаги. Таким образом, они никак не оказали давления на денежный рынок.
— ЦБ объявил о том, что вводит дополнительный механизм поддержки для банков, испытывающих временные трудности с ликвидностью. Как вы считаете, говорит ли это о том, что сейчас банковская сфера является какой-то проблемной?
— Центральный банк, наоборот, мне кажется, посылает правильный сигнал рынку, что он готов помогать проблемным банкам, поэтому бояться особенно не надо. Конечно, много ругали систему too-big-to-fail (слишком большой, чтобы обанкротиться — ред.), но на самом деле, мне кажется, в этом есть своя логика.
Регулятор за этот год уже отобрал 40 лицензий, но если посмотрим на масштабы бедствия, то это примерно 1%, даже 0,9% от активов всего российского банковского сектора. Это не играет большой роли. Более значимые банки могут рассчитывать на поддержку Банка России, в том числе с помощью того механизма, который является антикризисным. Такие банки, как ВТБ, вряд ли будут к нему прибегать, потому что в этом нет нужды.
— ВТБ является оператором по размещению народных ОФЗ. Довольны ли вы процессом размещения? И как вы относитесь к тому, что Минфин хочет расширить список банков, которые будут размещать эти облигации?
— Мне кажется это неплохо, люди должны иметь возможность выбирать. Облигации министерства финансов являются одним из самых надежных инструментов. Конечно, у нас были опасения, что это заберет ликвидность у банков, таких как мы, но этого не произошло.
Основные деньги пришли все-таки новые. А те деньги, которые у нас находились, были использованы в небольшой степени. Поэтому большой конкуренции сегодня мы с банками не увидели.
Кстати 70% ОФЗ были куплены такими гражданами, как я — мужчинами старше 50 лет. Это главная группа, которая покупает государственные ценные бумаги. Я думаю, что постепенно население будет проявлять еще больший интерес к этому. Мне кажется, это очень неплохо.
— Как сейчас обстоит дело с закредитованностью компаний? Что вы можете сказать о качестве корпоративного портфеля ВТБ?
— Качество неплохое. За последний год уровень плохих долгов в нашем портфеле снизился с 7,1% до 6,3%. Это все равно большая сумма на фоне того, что портфель составляет почти под 10 триллионов рублей, но, тем не менее, это вполне управляемая сумма, процесс снижения идет.
В целом, сегодня большинство предприятий, с которыми мы работаем, справляются с нагрузкой. Мы видим позитивные тенденции в экономике, оживление роста. Но, конечно, особенно в крупные проекты инвестор должен вкладывать и свои деньги, он должен рисковать своими деньгами тоже.
Нередко получаем запросы от губернаторов: дайте 100% финансирования на проект. Такого в жизни не должно быть. Банк не заменяет инвестора, он никогда не должен давать все деньги.
Я думаю, что задача именно вложения частных инвестиций сегодня является важной. Нужно больше привлекать частных инвестиций, зарубежных и внутренних тоже.
— Если отвлечься от геополитики и финансовых показателей, может быть, для России определенный шанс — криптовалюты? Пока еще единого отношения к криптовалютам в России не сформулировано. Ваша позиция здесь?
— Знаете, я немножко ретроград в плане новых технологий. Я понимаю, что это в целом позитивный процесс, что это неизбежно, но где-то мне грустно, когда я вижу последствия революции в области информационных технологий в плане воздействия на поведение и личность человека. Грустно видеть, когда молодой человек с девушкой сидят в кафе и за два часа ни разу друг другу ни слова не скажут, все время сидят в своих гаджетах. Я всегда представляю людей из фильмов, которые спят в этих стеклянных ящиках, как в "Аватаре", или все ходят в одной и той же белой одежде. И знаете, искусственный интеллект никогда не пойдет на костер за свои научные идеи и не скажет "А все-таки она вертится", когда это может стоить ему жизни.
Конечно, прогресс в IT идет, и в банковской сфере в том числе. Мы действительно понимаем наших клиентов, которые все меньше хотят идти в банк. Сейчас мы ждем принятия закона, который позволит идентифицировать человека по голосу, по лицу, и не надо будет предоставлять кучу документов. Люди все больше переходят и в общении с банком к своему телефону, к гаджетам.
Криптовалюты, я думаю, на сегодня все-таки это очень высоко спекулятивная сфера, которая развивается независимо от финансового рынка, и без легализации и регулирования государством говорить о перспективах этого рынка еще рано.
Что касается таких технологий, как, например, блокчейн, которые позволяют применить новую систему расчетов — более дешевую, эффективную, — то они, безусловно, будут развиваться.
— Каково место России в новой технологической революции? Не опоздали ли мы?
— Я думаю, что нет. Во-первых, известно, что в России есть много интересных наработок, и, главное, люди, которые способны создавать самые продвинутые продукты в области IT. Даже если брать банковский сектор, мы много общаемся с нашими коллегами, я ездил в Силиконовую долину и в крупнейшие американские банки. Я не могу сказать, что мы сильно отстаем в технологиях.
Наши расходы на IT составляют порядка 850 миллионов долларов в год. А Сбербанк говорил, что он тратит больше миллиарда. Но все равно JP Morgan тратит 9 миллиардов долларов, поэтому есть смысл посмотреть, что они там изобретут. Не надо все изобретать самим. Надо уметь быстро внедрять появившиеся в мире новые разработки.
Не думаю, что банки станут придатками к финтеховским компаниям. У банков достаточно средств и мозгов, чтобы поставить на службу себе те наработки и то, что происходит в области финансовых технологий.
— Ускоренное развитие технологий несет в себе и риски. Например, хакеры активно вмешиваются во внутренние дела банков, крадут средства со счетов. Придется ли банку каждый год наращивать свои вложения в этой сфере?
— Придется. Я беседовал с крупнейшими американскими банками. Они признают, что больше тратят на защиту, чем на развитие этих технологий. Задача очень важная, потому что технологии развиваются очень быстро.
Тут, действительно, риски очень высокие. Но надо сказать, при том, что мы испытываем большое количество хакерских атак, в последние годы ни одна из них не увенчалась успехом, они все были отбиты. Что касается мошенничества, да, оно есть. Но примерно две трети, если не три четверти, этих попыток мы либо их предотвратили, либо мы эти деньги вернули.
В целом, пока проблема не столь существенна, но мошенники совершенствуются, они тоже овладевают новыми технологиями. Наши хакеры, если верить американской пропаганде, — самые лучшие в мире. Но мы видим, что не только российские хакеры, много атак идет из-за рубежа, из тех же Соединенных Штатов, на наши системы, но пока они выдерживают, и я надеюсь, что так и будет дальше. Мы действительно будем увеличивать расходы или более рационально их использовать.
— Банк России ставит своей целью в будущем избавиться от бумажных денег. На ваш взгляд, это вообще реально и нужно ли?
— Какой мужчина без заначки в кармане? Ну а если серьезно, конечно, к этому все идет. Уже есть страны, например в Северной Европе, которые заявили, что избавятся от бумажных денег. Но это будет не совсем сейчас, это все-таки займет какой-нибудь период времени.
Процесс идет — всем удобнее: карта, телефон постепенно замещает наличность. Но чтобы говорить об исчезновении наличности — особенно если брать нашу большую территорию — сначала должна быть создана инфраструктура проекта. Каждый пивной ларек в конечном итоге должен иметь необходимые устройства.
— Российские власти объявили о том, что разрабатывают национальную биометрическую платформу, идея верная?
— Да, мы уже начали ее разрабатывать. Для нас речь идет об открытии и обслуживании счета. Если закон появится в конце следующего года, банки достаточно быстро к этому перейдут.
— Вы считаете приемлемой идею тотальной передачи всех данных в общую базу? Не видите ли каких-либо рисков в этом?
— Риски потерять полностью то, что называется по-английски privacy (неприкосновенность частной жизни — ред.), надежду на личную жизнь… Жизнь такая сейчас. Вас уже могут отследить, где вы, что, когда. Кому-то это может быть все равно, кому-то не нравится.
Я думаю, всегда будет баланс. Один живет с открытыми окнами, другой занавешивает их. Если говорить о биометрической системе, она, я думаю, будет создана. Эти процессы будут идти, даже если человек при этом будет отказываться от каких-то важных для него вещей, как частная жизнь, когда он хотел не все, может быть, вещи, чтобы были известны. Например, что наши лица, глаза и отпечатки пальцев будут в банке данных.
— Грядет новый президентский цикл. Чего ждет от него банковская отрасль? На какие реформы надеется?
— Банковский сектор не обижен вниманием власти: президента, правительства. И примером является та поддержка, которая была оказана после 2014 года, когда девальвация очень серьезно ударила по банковскому сектору. Вот этот триллион, который был выделен на поддержку капитала банковского сектора, показывает, что государство очень сильно заботится о банках, поддерживает их, причем как государственные, так и частные.
Поэтому я думаю, что для нас сегодня важно, скорее, общеэкономическое состояние страны. Несмотря на то, что мы говорим о кризисе одного банка или другого, в целом банковский сектор достаточно здоровый. Есть, конечно, угроза усиления санкций, она реальная.
Но пройдут выборы, и, может быть, Запад поймет, что Путин еще надолго, и в этом плане не надо особо дергаться. Надеюсь, что отношения начнут выстраиваться, и экономика получит дополнительный позитивный импульс.