Война — катастрофа, эксцесс; но, потрясая основы общества, она и обнажает их. Если победа и может быть, как в знаменитой песне, "одной на всех" - и то при условии великой сплоченности народа, то утверждать, что война тоже одна на всех, тем более, что она для всех одинакова, было бы нелепо. Так обстоят дела при любом общественном устройстве; современное же "постиндустриальное", "потребительское" общество, пожалуй, в кризисной ситуации особенно легко распадается на группы и страты.
В разбитых кварталах Мариуполя к военным медикам, которые приехали к раненому или больному "лежачему", стайками сбегаются больные "ходячие". Как правило, это люди пожилые, малообеспеченные, иногда — те, кого называют "неблагополучными"; те, кому так или иначе не повезло. Впрочем, на войне может "не повезти" и до поры везучим гражданам: обстрелом уничтожило машину — и доселе благополучная семья не успела вовремя выехать; затем сгорело жилье, имущество, деньги, документы, нет связи и доступа к современным коммуникациям — и люди превращаются, по сути, в "бомжей". Я не оскорбляю чужую беду и не утрирую, именно так мне характеризовали свое положение иные пострадавшие.
Но все же общее правило таково, что люди обеспеченные, хорошо устроенные, с разнообразными социальными связями — и здесь оказываются в лучшем положении.
"...Ехала по делам в Таганрог в один из первых дней, когда открыли коридоры на Россию из Мариуполя... - рассказывает донецкая подруга. - Первой в автомобильной очереди на прохождение границы стояла тетка с надутыми "пластикой" скулами и губами на мини-купере. Как ты думаешь, куда она потом делась? Ставлю на то, что улетела в Европу к своим деньгам..."
Сейчас я тоже стою на границе, на "пешем переходе" перед шлагбаумом, который все еще отделяет территорию ДНР от РФ. Вокруг меня — пассажиры рейсового автобуса "Донецк-Таганрог", подсевшие в Новоазовске до границы. До Таганрога автобус их не повез, он и так заполнен. Большая и по виду дружная семья с бабушкой и маленькими детьми вывезла даже своего кота Жорика породы сфинкс. Жорика, замотанного в покрывало тигровой расцветки, держит на руках юная Арина. Раздается голос маленького Вани. Семья ожидает терпеливо, а вот пожилая пара пытается хитростью пробраться в начало очереди, утверждая, что им нужно в туалет. Люди не поддаются — биотуалеты есть и на "нейтралке".
Также здесь дежурят волонтеры, которые под указателем с надписью "Россия" раздают воду, горячий чай, кофе и еду — плов, печенье. Мы с двумя женщинами (обе дончанки с паспортами РФ, едут по делам одним днем в Таганрог) стоим в очереди уже больше двух часов. Как-то так получается, что "старые" ДНРовцы и новые, беженцы из Мариуполя, Волновахи, других недавно пострадавших населенных пунктов, держатся по отдельности. Мимо "пешеходов" пропускают донецкий автобус. Мы видим, как подъезжает еще несколько автобусов, эвакуационных. Люди высыпают из автобусов и становятся в очередь за горячей едой. Волонтеры сбиваются с ног. Машина российского МЧС подвозит волонтерам новую палатку. Я подхожу к людям из эвакуационного автобуса. Подростки, юноша и девушка (у юноши на руках рыжая кошка), говорят, что выехали из Володарского, где расположен пункт пропуска и блокпост, в два часа ночи. Сейчас уже без малого час дня.
"Почему так долго ехали?" - спрашиваю я. - "Ждали другие автобусы, мы же в колонне... Еще на посту выводили и проверяли мужчин".
Мера эта не лишняя — военные не раз говорили мне, что не только военнослужащие ВСУ, но и "азовцы"* то и дело пытаются покинуть зону боевых действий под видом мирных жителей. Наконец, пешая очередь двигается, начинают пропускать по пятнадцать человек. Затем подгоняют автобус, куда сажают беженцев, "чтобы вы не мерзли". А "старых дончан" - ну и заодно меня - пропускают отдельно. Одну из женщин на стоянке после границы ждет свояк, работающий в такси, — он привез ей кое-какие вещи для ее сына, который служит в Народной милиции, его часть вскоре перебрасывают на фронт. Таксист соглашается подкинуть меня и вторую женщину до Таганрога.
...Таганрог кипит жизнью. На границе было холодно, а тут будто потеплело. Мы расстаемся со второй попутчицей, договорившись обратно ехать тем же такси — человек, не чуждый ситуации, взял с нас по-божески. Таганрог, как все южные приморские города, вымирает с октября по май, но сейчас на бульварах, в магазинах, в бистро полно народу. Беженцы. Люди уже помылись, немного пришли в себя и теперь пополняют городской бюджет. Захожу в магазин техники — у меня накрывается телефон, считай — рабочий инструмент, за ним и пришлось ехать через границу: в ДНР техника и до начала спецоперации была дороже, а сейчас и вовсе раскуплена, на оставшиеся экземпляры продавцы вздули цены. В Таганроге цены тоже кусаются, но не настолько отчаянно.
Беру телефон. Теперь надо найти кафе с wifi, чтобы поесть и настроить приложения. Мне посоветовали несколько, но в первом же, куда я вхожу, девушка-администратор начинает мямлить что-то про плохой сигнал, потом про мероприятие... Догадываюсь, что после раннего выезда и ожидания на границе видок у меня не особо свежий, и, пусть я не ношу откровенное милитари, корреспондент — гражданское лицо, но через плечо у меня тактическая сумка, она попросту удобная. Вид человека, приехавшего с той стороны, считывается однозначно и смущает нарядных, беспечных людей, расслабляющихся в кафе в выходной день.
Когда история повторяется в следующем заведении, я вспоминаю слова одного своего питерского друга - "Люди, привыкшие жить в покое, попросту боятся тех, кто одним своим присутствием нарушает его".
Наконец, нахожу кафе, где меня не боятся. Люди, привыкшие жить в покое, за соседними столами трескают японскую еду и что-то ворчат про беженцев, из-за которых все стало дорого. Эти же люди продают беженцам товары по "кусачим" ценам и сдают жилье, что простаивает вне курортного сезона. Мирная жизнь Таганрога все больше начинает меня раздражать.
На обратном пути таксист рассказывает, что обеспеченные "беженцы" едут через Таганрог и Ростов "к вам в Питер". - "Зачем?" - интересуюсь я. - "Так от нас же самолеты не летают сейчас. А из Питера они летят в Стамбул, потом — в Европу".
Я вспоминаю тетку с надутыми губами, которую моя подруга видела на границе, и понимаю, что если бы мы бились с ней об заклад, я бы, наверное, проиграла.
Перед границей машину останавливают военные, проверяют у всех документы. Боец в бронежилете, с автоматом долго вертит в руках мой питерский паспорт. В его глазах читается недоумение. Молодой человек, едущий с нами, сын таксиста, после поста начинает бурчать: делать, мол, ему нечего, торчит здесь с автоматом, людям жить мешает...
"Сегодня он здесь, а завтра, может, т у д а пошлют", - говорю я и только из уважения к водителю не продолжаю.
Отец поддерживает меня — видно, что ему становится неловко за сына.
Граница обратно пуста, и мы проходим ее достаточно быстро. Мою попутчицу встречает муж, они предлагают отвезти меня до блокпоста. Мужчина, уроженец Севастополя, бывший военный моряк, ровным тоном рассказывает о потасовках за бензин, о перекупщиках газа, которые возят баллоны в прифронтовую зону и продают там по диким ценам.
"Уже в Тельманово баллон газа стоит 15 тысяч... В Мариуполе он, наверное, вообще золотой".
Скупают также сим-карты республиканской мобильной сети "Феникс" и "пополняшки" - карточки, с помощью которых можно положить деньги на счет. Возят беженцев от пунктов пропуска до населенных пунктов, сдирая с них даже не втридорога - вдесятеро.
В расположении части, при которой я работаю, люди уже легли спать по кубрикам. Во дворе стоят несколько бойцов — двое курят, один дежурит с автоматом через плечо. Из телефона у него играет хит Ширли Бесси, песня про любовь, которая принимает человека со всеми ангелами и демонами его души. Я вспоминаю рассказ одной женщины, военного медика; в четырнадцатом она работала в гражданском стационаре, но уже "бегала помогать военным". На работе об этой своей деятельности не говорила. Почему?
"У нас сотрудники только и болтали о том, какие ополченцы алкаши, наркоманы и маргиналы. Я слушала и думала: если вы такие правильные, нормальные люди, то почему сидите по домам, пока "маргиналы" вас защищают?"
Назавтра в часть привозят еще одну группу беженцев — семью с восьмимесячным младенцем, семью со старенькой бабушкой и сыном-подростком, которому раздробило осколком кости руки, женщину, которая до последнего не хотела уезжать, потому что в Мариуполе у нее осталась пожилая мать, с которой она потеряла связь...
Не все эти люди "благополучны": отец крошечного Димы отбывал срок за убийство по неосторожности, в тюрьме стал инвалидом. Бойцы подразделения кормят беженцев, военные медики оказывают помощь раненому юноше. Никто, кроме меня, не спрашивает у них детали биографий — регистрацию в МВД прошли, этого достаточно. Мне тоже неловко приставать к людям с вопросами. Но кто-то же должен был рассказать вам об этом.
Автор: Наталия Курчатова