"Больше всего хлопот доставила ему инструкция о том, как вербовать среди местного населения платных доносчиков и осведомителей. Придя к заключению, что невозможно завербовать кого-нибудь оттуда, где начинается Блата, потому что там весь народ меднолобый, он наконец решил взять к себе на службу деревенского подпаска по прозванию Пепка-Прыгни. Это был кретин, который всегда подпрыгивал, услыхав свою кличку, несчастное, обиженное природой и людьми существо, калека, за несколько золотых в год и за жалкие харчи пасший деревенское стадо." (Ярослав Гашек, Похождения бравого солдата Швейка)
Или журналист Сергей Пархоменко, ведущий «Эха Москвы», поместил у себя в Фейсбуке очень теплый, сентиментальный пост про свое пребывание во Львове, описав и город, и его жителей с большой симпатией.
В комментарии явились сотни (судя по лайкам) адептов майдана, которые обнаружили у Пархоменко «шовинистическое мурло» и именовали его «прозомбированным прокремлевским россияном и быдлом» и «кремлевским пропагандоном». Кто знаком с творчеством Сергея Пархоменко, тот оценит иронию. И подобных примеров масса.
Что выглядит, на первый взгляд, непонятно и контрпродуктивно - глупо отталкивать своих симпатизантов? Последние приходят в уныние, «ватники» язвительно насмехаются.
В чем причина такого поведения?
Для начала - многие из демонстрирующих неукротимый майданный патриотизм, носят русские имена и фамилии, да и по-украински говорят (тем более пишут) с трудом – мне доводилось видеть сетевую стычку между критически настроенной к Майдану женщиной, которая писала по-украински, и яростным адептом Майдана, который отвечал ей по-русски. Да разве только мне?
Я неоднократно с 14-го года писал о Стокгольмском синдроме, когда жители Украины подсознательно выбирают наименее опасную для себя линию поведения. В эту же канву укладывается и наиболее активная (хотя и мизерная) часть подконтрольных киевскому режиму граждан. Это можно назвать «синдромом перепуганного патриота». Перепуганного не внешними врагами, а другими патриотами, перед которыми он боится показаться недостаточно патриотичным.
Это не обязательно продуманная стратегия – люди подсознательно выбирают линию поведения, которая выглядит наиболее безопасной (и часто выгодной).
Это как с теми трудящимися, которые глубоко и искренне ненавидели троцкистско-бухаринских выродков, потом на короткое время возненавидели «врачей-убийц», а потом разненавидели их обратно, когда стало ясно, что дело свернули.
Они стараются подчеркнуть ненависть к врагам – и тут, как сказал поэт: «Це знають ще у яслах малі діти, що лучше перебдіть, ніж недобдіти». Лучше выказать избыток ярости к врагам, чем недостаток. Лучше лишний раз пнуть симпатизанта, чем случайно забыть пнуть противника.
«Русскоязычные украинские патриоты» оказываются наиболее уязвимы для такого синдрома, потому что являются по происхождению «финно-монголами», их родной язык – это «язык оккупанта», их предков «привезли на место выморенных голодом украинцев» и вообще им время от времени замечают, что они национальное меньшинство и гости на чужой земле.
Им приходится очень старательно доказывать, что они – свои.
Яростная ругань русских по происхождению и языку людей в адрес «москалей» – часто даже прямо «русских» – обращена не к москалям как таковым, а к своим. Это демонстрация лояльности, отчаянная попытка быть принятыми.
И тут стремление отдельного человека доказать, что он – истинный патриот и должен восприниматься в качестве такового, никак не связано с интересами сообщества в целом.
Конечно, в интересах киевского режима как режима государства было бы привечать своих симпатизантов в других странах – и в России особенно. Но люди не думают об интересах государства – яростный патриотизм такого рода призван обеспечивать личные, а не коллективные интересы. Да и внутри самого режима тот же процесс - все стараются демонстрировать друг другу, что они никак не "агенты Путина".
И ничего специфически "украинского" в такой реакции нет.
Подобное поведение встречается и с другой стороны. Когда некоторые люди, ранее поддержавшие Майдан или просто не отметившиеся ярко выраженной борьбой с киевским режимом, сталкиваются с грубыми насмешками и враждебностью. Им предъявляют претензии за всю войну и совершенные в ее ходе преступления, даже если они лично в них никак не участвовали. Наоборот, факт неучастия становится статьей обвинения: "А почему ты не сидел в окопе 13 августа?", "Где ты был с 6 до 11 1 марта 2014 года?"
Большинство при таких обвинениях теряются и начинают невнятно оправдываться, а потом некоторые становятся безумно яростными обличителями своих же товарищей. Дабы никто не усомнился в их верности заявленным идеалам.
Это тот же самый синдром – «а вдруг я покажусь недостаточно яростным и неукротимым?»